Я люблю понедельник. Люблю его за то, что он похож на азарт первой ставки, на приветственное рукопожатие, на чистый лист и петушиный крик на заре, на аперитив, на воинственный клич и сигнал к атаке. На первый раунд будущей победы, на публичный зарок воздержания, на дружелюбные объятия колеи и на гитару в предчувствие серенады. В нем сила и планы здорового пробуждения, сухость чистой кожи, запах свежемолотого кофе, энтузиазм увертюры, приподнятость напутственных речей, предстартовое волнение, тайна запечатанного послания. Он напоминает первый день в новой стране, первый тост, первый глоток вина и утро брачной ночи. Я люблю понедельник. При условии, что он добр ко мне.

Я люблю вторник. Люблю его за то, что он похож на хлопок раскрывшегося парашюта, раскат грома вслед молнии, на холодные закуски и второе посещение Парижа. В нем продуктивный жар углей и рассудительность новой жены, глянцевая влажность обнаженных отливом камней и основательность тишины после звука. Он напоминает второй горб верблюда, за который держатся, опираясь на первый, второй крюк в скале, ухватившись за который проверяют крепость первого, энергичную букву “б” в ответ на вопросительное “а”, расторопность и цепкость банкетных мародеров. Я люблю вторник. При условии, что он честен со мной.

Я люблю среду. Люблю ее за то, что она похожа на привал, на перевал, на переносицу, на радугу, на шумную площадь в середине дня. В ней равновесие вопросов и ответов, равноудаленность вагона-ресторана, предчувствие будущей свободы, деловитая хлопотливость стюардесс в середине полета и радость от появления женщины в засидевшейся компании мужчин. Она напоминает окрепший шум дождя, ласковое обещание, голые изгибы за матовой занавеской душа, выжидательную улыбку циника, последний круг орла перед снижением. Я люблю среду. При условии, что в ней отсутствует подвох.

Я люблю четверг. Люблю его за то, что он похож на потертый воротник, покрасневшие глаза, заросшее щетиной лицо, на сезон дождей, затянувшуюся половую связь, на паутину в углах комнаты, капельки пота на лбу хирурга и на заскучавшего манекена. В нем нетерпеливый свист конокрада и гудок опаздывающего поезда, запах портящейся рыбы и вкус заплесневелого хлеба, уныние скучной пьесы, докучливость заигранной пластинки и глухое раздражение неспешной очереди. Он напоминает замедленную съемку, затянувшуюся осаду, задумчивого мула, запоздалое раскаяние, натужное дыхание и полночный стриптиз. Я люблю четверг. При условии, что он знает меру.

Я люблю пятницу. Люблю ее за то, что она похожа на прочитанную книгу, сдувшийся шар, остывающую кровать, изможденную роженицу, на стрелочника, загоняющего поезд в тупик, на паузу между кодой и овацией, на ленточку финиша и возвращение домой. В ней отложенный спрос на рвение и распущенные узлы нервов, стук вскинутых зрительских кресел и звон сбрасываемых оков, опустошительный шум сливного бачка, разрешение дантиста закрыть рот и отпущение грехов. Она напоминает день открытых клеток и закрытых дверей, брошенный мимо цели окурок и ослабевший полет стрелы, притупившееся чувство опасности и триумф догорающей звезды. Я люблю пятницу. При условии, что она не портит усилий предыдущих дней.

Я люблю субботу. Люблю ее за то, что она похожа на соловья в ночи, на созревшее яблоко, восход полной луны, опустевший город и остывающий хлеб. На предбанник сауны, на свободное падение, джазовую импровизацию, легкомысленный разговор, кружение вальса, на чистое белье, бутылку воды в жаркий день, а также предложение руки и сердца. В ней покой опавшего листа, иллюзия свободы, безвременье остановившихся часов, ленивая грация пробуждения, податливое гостеприимство дивана, перекличка детских голосов, тепло телефонной трубки, толчея минеральных пузырьков и пряный дух семейного обеда. Она напоминает смену часовых, распахнутые двери тюрьмы, вид с горы, послеобеденный сон тигра, остывший чай и растаявшее мороженое. Я люблю субботу. При условии, что она любит меня.

Я люблю воскресенье. Люблю его за то, что оно похоже на всеобщее избирательное право, на разведанные запасы нефти, на заключительную пресс-конференцию, на разбавленный виски и боковой тренд. На утомительный простор, ленивую тень пальмы, сбор чемоданов, выбор места для посадки, на остановку по требованию. В нем крепнущее любопытство выздоравливающего, бездеятельное ощущение сытости и щемящее чувство расставания. Оно напоминает завершение банкета, вторую половину арбуза, энергичный бег на месте, конец гипноза, мимолетный роман с самим собой, явку с повинной и последнее желание осужденного. Я люблю воскресенье. При условии, что оно не последнее.

Я люблю понедельник…

Так о чем это я? Ах да, о жизни! И еще о том, что после нее. В самом деле: хотите вы или нет, но человечество когда-нибудь исчезнет, а с ним Гималаи ученых книг, и окажется, что в его существовании не было ни проку, ни смысла, ибо то, что не оправдывает своего существования, не имеет ни того, ни другого. Были и рассеялись в пространстве и времени, как рассеиваются мечты, обман, недоразумения, милые сердцу заблуждения и едкий дым костра. Имеет смысл только то, что вечно. Рождение и смерть, например. Вы, конечно, хотите знать, кто я такой, чтобы делать подобные заявления. Что ж, извольте, представлюсь. И сделаю это как всегда оригинально, ибо оригинальность – изюминка и вишенка моего ремесла.

Вообразите себе хорошенькую девушку на выданье. Она плывет по тротуару, юная и непогрешимая, в плену непорочного неведения и широкомасштабных иллюзий. Глаза ее безразлично устремлены вперед, но видят все и вся вокруг. Мужчин, которые попадаются на ее пути, она просеивает через придирчивое сито своей свежей прелести, и почти все они проваливаются сквозь него безликой пылью. На сегодняшний день на ее счету три кавалера с громогласными намерениями и с десяток молчаливых почитателей, но никто из них ей не нравится. Однако не в ее характере портить гладкий лобик мыслями об их возвышенных страданиях: она абсолютно уверена, что впереди у нее романтичная встреча с принцем. Несмотря на бодрую веру в блестящие перспективы, походка ее напряжена, и мы этим воспользуемся: подбросим ей под ногу камушек в тот момент, когда она поравняется вон с тем приятным молодым человеком. Сказано – сделано. Девушка неловко оступается и, выбросив руку в сторону юноши, грациозно теряет равновесие. Юноша, не будь дурак, тут же подхватывает ее и возвращает в исходное положение. Конфуз, румяное смущение, благодарности. Глаза их встречаются, и вот между ними искра! Да какая! Я вижу, как они нехотя расходятся, лихорадочно изобретая причину, чтобы обернуться. Что ж, поможем. Вот вам причина. И юноша (не такой уж и принц, между нами говоря) вдруг поворачивается, догоняет девушку и спрашивает, как пройти в некую точку А, которая (уж мы-то знаем точно!) находится на девичьем пути. “Пойдемте со мной, это по пути” – отвечает обрадованная девушка, и пара удаляется плести венок счастья.

А вот другая девушка, достоинства которой заключены исключительно в ее девятнадцати годах. Достаточный возраст, чтобы в полной мере ощутить нерадивость Создателя. Она идет, предъявляя миру полные, обтянутые джинсами бедра, нескладную фигуру и опущенные долу, полуприкрытые грустными ресницами глаза. Ее сито, сплетенное из первых признаков отчаяния и тающего достоинства, готово удержать всех мужчин, но те торопятся исчезнуть в нем бесцветным скипидаром. Что ж, поможем и ей. Направим побуждения девушки в нужное русло, и вот она послушно сворачивает в книжный магазин. Там она ходит среди стеллажей, выбирает книги, заглядывает в них, и постепенно лицо ее озаряется бессознательным волнением. Она подходит к юноше с визиткой на груди и спрашивает, есть ли у них сборник поэтов итальянского возрождения. Серебряные переливы мелодичного смирения заставляют очкастого юношу на мгновение застыть, и я вижу как вытягивается его и без того длинный нос. Затем вижу ту самую знакомую искру между ними и удаляюсь, довольный. Дело сделано. У этих точно все будет хорошо и серьезно. Создатель знает, кого каким сделать. А ведь могли и не встретиться!