Все они встретили февраль 1917-го и падение самодержавия с восторгом. От монархии отвернулись даже те, кто печатался в правых, черносотенных изданиях.

Но не имеющая контактов с правящим классом интеллигенция не нашла общего языка и с «народом». Как мрачно прорицал в «Вехах» Михаил Гершензон, «нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

В Петербурге отсутствовало главное условие общественного спокойствия: порядок, основанный пусть не на законе, так на обычае. К началу XX века высший свет, состоявший из окружения императора и великих князей, прежде всего офицеров старейших гвардейских полков, потерял авторитет среди столичного населения. Это были скорее светские бездельники, нежели элита общества. Ненавидимые разночинной интеллигенцией, они не имели опоры ни в армии, ни в народе, ни у немногочисленного среднего класса.

Сам же средний класс состоял либо из гнущих шею перед чиновниками и полицией лавочников, ратующих по преимуществу о своем доходе, либо из деловаров, тесно связанных с казной и казенными подрядами.

Император Николай II читает приветственное слово в день открытия Первой Государственной думы в Георгиевском зале Зимнего дворца. 1906

Выразительную панораму тогдашней петербургской жизни оставил в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович: «Тот иностранец, который посетил бы Санкт-Петербург в 1914 году перед самоубийством Европы, почувствовал бы неодолимое желание остаться навсегда в блестящей столице, соединяющей в себе классическую красоту прямых перспектив с приятным, увлекающим укладом жизни, космополитическим по форме, но чисто русским по своей сущности. Чернокожий бармен в гостинице “Европейская”, нанятый в Кентукки, истые парижанки-актрисы на сцене Михайловского театра, величественная архитектура Зимнего дворца – воплощение гения итальянских зодчих, деловые обеды у Кюба, затягивающиеся до ранних сумерек, белые ночи в июне, в дымке которых длинноволосые студенты оживленно спорили с краснощекими барышнями о преимуществах германской философии. Никто не мог бы ошибиться относительно национальности этого города, который выписывал шампанское из-за границы не ящиками, а целыми магазинами».

Публика ждет выхода депутатов Первой Государственной думы из Зимнего дворца на набережной Невы у Зимней канавки

Град обреченный, где сословия и социальные группы ненавидели друг друга и были неспособны к сотрудничеству, и блестящая столица великой империи в высшей точке ее расцвета. Словами Георгия Иванова, «Петербург был на всю Россию, столь же бескрайнюю, как и бесформенную, – единственным городом имперски-великодержавного стиля, Петербург как бы являлся доказательством, что Россия, возглавляемая такой столицей перестала быть Скифией и Московией – т. е. гигантской деревней, что она раз и навсегда свернула с ухабов своей былой проселочной дороги на широкий имперский тракт». Город еще продолжал оставаться чарующе-прекрасным. На Невском шум, экипажи, свет дуговых фонарей, «берегись!» лихачей, сияющие витрины. Блестящая европейская улица – если не парижская Руаяль, то берлинский Унтер-ден-Линден.

Наш путеводитель охватывает только Петербург великосветский, бюрократический, гвардейский, нарядный. Он состоит из двух глав-прогулок. Это Адмиралтейская часть – между Марсовым полем и Английской набережной – и та часть «золотого треугольника», что расположена южнее Мойки с вкраплением квартала Александринского театра.

Сенатская площадь. Вид на Исаакиевский собор. 1911

Адмиралтейская часть Петербурга находится между Невой и Мойкой. С петровского времени здесь – главная императорская резиденция, большая часть центральных государственных учреждений. К началу XX века эти площади, набережные и улицы оставались самыми фешенебельными: шикарные рестораны и магазины; мастерские ювелиров; респектабельные гостиницы; торцовые мостовые Большой и Малой Морских, Невского, Миллионной, Английской набережной; нарядная богатая публика.

Адмиралтейская часть была самой малонаселенной в Петербурге: здесь жило всего 40 тысяч из двухмиллионного населения города. Квартиры в этой части были отчаянно дороги – примерно 1441 руб. в год (в среднем по городу – 540). Здесь умирали реже, чем в любой другой части города, – 12 смертей на 1000 жителей (в среднем по городу – 24).

Как вспоминал Осип Мандельштам, «гранитные и торцовые кварталы, все это нежное сердце города, с разливом площадей, с кудрявыми садами, островами памятников, кариатидами Эрмитажа, таинственной Миллионной, где не было никогда прохожих, и среди мраморов затесалась всего одна мелочная лавочка, особенно же арку Главного штаба, Сенатскую площадь и голландский Петербург я считал чем-то священным и праздничным».

Миллионная улица. Начало XX века

Тут располагались императорский и семь великокняжеских дворцов, четыре министерства, Сенат, Синод, Государственный совет, заседал Совет министров, квартировали три гвардейских полка. Тут в своих особняках жили Лейхтенбергские и Ольденбургские, Набоковы, Фредериксы, Головины, Половцовы, Гагарины, Бобринские, Дурново, Вонлярлярские, Воронцовы-Дашковы и Орловы-Давыдовы.

Как ностальгически припоминал в лондонской эмиграции генерал Борис Геруа, «на Большой Морской, набережной Невы и лучшей части Невского проспекта в обычные часы гулянья, между 4 и 7 часами были офицеры петербургского гарнизона, которые появлялись на этой прогулке, медленной и праздной, каждый день, несмотря на погоду. Тут узнавались городские новости, создавались и передавались сплетни. Мимо, не торопясь, проезжали сани или экипажи, в седоках которых узнавали то лиц с крупными именами, то знатных дам, то известных кокоток вроде Шурки Зверька или Маньки Бедовой».

Большая Морская улица, вид на арку Главного штаба. 1898

Жизнь подчинялась строгому расписанию. Поздним утром чиновники спешили в присутствие и на улицах господствовали светские дамы, лакомившиеся в кондитерских, осматривающие драгоценности от Болина и Фаберже, заглядывающие на выставку «Общества акварелистов», посещавшие модисток и парикмахеров, покупавшие безделушки в Английском магазине. Няни с барчуками гуляли по Александровскому саду.

К четырем-пяти министерства пустели, офицеры покидали казармы, из гимназий возвращались ученики. По словам Мандельштама, «…ежедневно к часам пяти происходило гулянье на Большой Морской – от Гороховой до арки Генерального штаба. Все, что было в городе праздного и вылощенного, медленно двигалось туда и обратно по тротуарам, раскланиваясь и посмеиваясь: звук шпор, французская и английская речь – живая выставка английского магазина и жокей-клуба. Сюда же бонны и гувернантки, моложавые француженки, приводили детей: вздохнуть и сравнить с Елисейскими полями».