========== 1. ==========

Джек устало смотрел на себя в зеркало в ванной. Пластиковое, оно немного искажало черты, и все же он отчетливо видел, насколько у него запали щеки и обрисовались скулы и нижняя челюсть, побледнели губы, на лбу проступили длинные морщины, между бровей образовалась складочка.

Тридцать лет. Сегодня Джеку исполнилось тридцать лет. Он сидел в заточении уже три долбаных года. Три года, за которые ничто, вот вообще ничто не поменялось.

Люсинда так и не забеременела, но по-прежнему оставалась здесь. Джек не понимал, зачем Сайлас мучает ее. Хочет измываться над сыном — это Джек еще мог понять. Но Лу-Лу-то за что? Если бы она могла забеременеть от Джека, забеременела бы еще в первый же год. Видит Бог, Джек старался.

То ли Люсинда была бесплодна, то ли сам Джек — непонятно. Врач их не осматривал.

Джек оскалился на свое отражение. Он так и умрет здесь, но перед этим Люсинда, у которой давно уже поехала крыша, вынесет ему весь мозг.

Внезапно нахлынули злость и отчаяние. Джек и сам сходил с ума от однообразной обстановки, от отсутствия солнца, от того, что день за днем шли, не принося совершенно никаких перемен. Он ударил кулаком в зеркало раз, другой, и бил, бил, бил, пока не разбил руку в кровь, пока пластик не потрескался и не раскрошился на длинные узкие полоски.

Только когда от зеркала ничего не осталось, Джек обессиленно уронил руку. А потом медленно, словно в забытьи, закатал рукава, взял из раковины пластиковый осколок и провел по предплечью — прямо по старым шрамам, похожим на изысканные вензеля.

Пластик резал кожу плохо, но Джек мучил и мучил собственные руки — обе — пока не понял, что перерезать вены таким образом он не сможет. Жаль.

Он так устал.

Из разрезов сочилась кровь, капала в раковину, пачкала одежду и пол. Старые шрамы под новыми. Если новые шрамы вообще останутся. Мелкие царапины у Джека всегда заживали без следов.

Он провел по лицу окровавленной рукой, оставляя на лбу и щеках красные полосы. Потом включил воду и принялся смывать с себя кровь.

В аптечке была перекись водорода. Он залил ею порезы. Они были довольно глубокими, но все же недостаточно глубокими. Он не смог разрезать ни одной крупной вены.

Кое-как залепив руки пластырями, Джек оглядел разгромленную ванную, подумал, что Томасина снова укоризненно подожмет губы, устраняя бардак, а Люсинда устроит истерику из-за зеркала.

В груди что-то болезненно сжималось. Пораненные руки пульсировали.

Джек опустил рукава и вернулся в комнату. Люсинда, сидящая в кресле, взглянула на него с испугом. Наверняка все слышала.

Джек, не обращая на нее внимания, упал на кровать прямо поверх покрывала, свернулся клубком и закрыл глаза. Короткая вспышка вымотала его, и очень скоро Джек задремал.

***

Баки просыпался с трудом. Никак не получалось поднять тяжёлую голову от подушки, разлепить глаза, а запястье левой руки, руки, которой у него не было вот уже много десятилетий, горело огнём. Кое-как сев, он потёр плечо, провёл ладонью по шрамам, по металлу предплечья, спустился к локтю. У него не могла болеть рука, но болела.

Он где-то слышал или читал про фантомные боли, смотрел передачу про мужика, потерявшего на войне ноги, но утверждавшего, что по ночам не может спать, потому что щекотно пяткам, долго ухмылялся, пересказывая эти истории потом Броку в тренировочном зале СТРАЙКа, а вот сейчас сам сидел на постели, подскочив невероятно рано, и тёр металлическое запястье.

Брок спал рядом, обняв подушку. Баки не понимал, что происходит, но будить не стал, поднялся и побрёл в ванную, зависнув перед зеркалом, тут же вспоминая отрывок из странного сна о самом себе.

Впалые щёки, заострившиеся, слишком резкие скулы, потухший взгляд и кривая улыбка на сухих губах. Резкий замах, удары по точно такому же зеркалу, только мутному, расплывчато-серому, искажающему черты. Блёклые тупые осколки и кровь на обеих живых руках, попытка закончить, освободиться хоть так из этого плена, вырваться, наконец, не смотреть в лицо, которое даже возненавидеть не получается, ведь и она не виновата.

Она?

Баки потряс головой. Не то чтобы у него не было знакомых дамочек, но такой странной мешанины чувств: злости, жалости, тупой усталости и в то же время безразличия — он не испытывал ни к кому. Может, это, конечно, было что-то из прошлого, которое если и возвращалось, то обрывками, не желая складываться во что-то понятное, но Баки этого не знал, не мог знать.

Снова глянув в зеркало и увидев привычного себя, Баки потёр грудь, там, где находилось сердце, удивляясь нудной тупой боли, тянущей, зудящей, явно застарелой. С чего бы это? На здоровье модификанту грех жаловаться, даже пулевые зарастали за неполную неделю, оставляя лишь блёклый шрам, сходивший бесследно к концу месяца. Значит, это что-то другое. Может, тоже фантомное? Но Стив не рассказывал ничего такого, да и в личном деле Джеймса Бьюкенена Барнса значилось — полностью здоров и годен к несению военной службы.

Выкрутив горячую воду на максимум, он шагнул под упругие струи, пытаясь отогнать от себя это странное состояние беспросветного одиночества. Он ведь был счастлив почти полностью, хотя так и не мог объяснить сам себе, что именно его не устраивало.

После реабилитации, когда Стив, чуть ли не порвав на груди свой звёздно-полосатый костюм, вытащил его из небытия, вернул в общество, позаботился о восстановлении всех прав, чуть ли не на блюдечке преподнёс Брока, Баки было бы грех жаловаться. Он потихоньку оклёмывался, приходил в относительную норму, жил, учился этой самой жизни в каких-то банальных для обычного человека мелочах, приглядывался к бывшему куратору как к человеку, его паре, второй половине, пытаясь понять природу своих ощущений, но всё равно нет-нет да дёргало в подреберье, тянуло куда-то в сторону, звало, уводило.

Спрашивать у Брока Баки определённым образом побаивался. Он ещё не до конца разобрался в том, что приключилось между ними, в этих странных метках, почти животной тяге и любви, которые он объяснить был не в силах. И вот теперь сердце, бьющееся в глотке, желание вышагнуть из окна и горечь на языке сбивали и так сбоящую через раз программу его личности. Всё было слишком, чересчур сложно.

***

Джек проснулся, когда Люсинда начала трясти его за плечо.

— Джек, я спать хочу! Вставай!

Джек зевнул и поднялся. Пересел в кресло, пока Люсинда расстилала постель. Руки тянуло и дергало, особенно правую, с разбитыми костяшками. И очень, очень сильно хотелось спать.

Ему что-то снилось…

Джек прикрыл глаза, вспоминая сон, пока Люсинда мазалась кремами, вслух сетуя на уничтоженное зеркало, переодевалась в ночную рубашку, заплетала длинные волосы в косу.

Там была металлическая рука, вспомнил Джек. Совсем как настоящая, но составленная из странной формы пластин. Еще там пахло кофе с кардамоном. Странно, раньше Джеку никогда не снились запахи. Там был странный мужчина с черными волосами, светло-карими глазами и шрамами от ожогов на лице. И был другой, так похожий на Джека. Точно, металлическая рука была у того, другого. Он брал ею с тарелки горячие блинчики и облизывал измазанные маслом пальцы, а второй, со шрамами, ругался и требовал, чтобы пользовались салфетками. А тот, который с железной рукой, только улыбался и говорил, что ему необходимо смазывать протез.

Джек точно знал, что никогда не видел ни одного из них. Если бы видел, точно бы запомнил и протез, и шрамы. Но у них там было так уютно, так спокойно и тепло. В окно светило солнце, и запах кофе, и от горячих блинчиков поднимался пар… На том, что со шрамами, был фартук с английской надписью «Поцелуй повара». Стол был светло-зеленым, пластиковым. У того, что с металлической рукой, были длинные, до плеч, темно-каштановые волосы.

Джек разделся, потрогал пластыри, поморщился, сжав в кулак правую руку, и забрался под одеяло, повернувшись к Люсинде спиной. У нее были месячные — повод не превращать в фарс очередной бесполезный акт зачатия. Все равно же бессмысленно.