Сейчас ландыши не только отцвели, но и высохли; под елью виднелись их серые скрученные листья, напоминающие шероховатые шкурки оберточной бумаги, среди которой расплывчато алели капельки ягод. А шелестела там ящерица – одна из тех динозавров, ради которых он пытался культивировать еще более древнее нецветковое растение.

Зная, что ничего не увидит, Юрий Иванович все-таки привстал – неловко взмахнул локтем, задел коньячную бутылку, громыхнул донышком по столу.

Шелест мгновенно смолк: ящерица замерла, притаилась среди ландышевых листьев, будто ее там не существовало. И намеревалась сидеть с неподражаемым терпением пресмыкающихся, таиться до тех пор, пока не решит, что иллюзорная опасность исчезла.

Андрианов знал повадки этих милых существ по прежней жизни, когда осторожно ловил их, держал на ладони, гладил шелковисто-бисерные теплые спинки и даже давал себя кусать.

У ящерицы были золотистые умные глаза и очень острые коготки на длинных гибких пальцах. Серая – точнее, песочно-коричневая с темными пятнышками – она идеально сливалась хоть с сухими листьями ландышей, хоть с голой замусоренной землей, хоть с качающимися стеблями травы, между которых могла пробираться, изгибаясь с неподражаемой грацией.

Пол ее определил бы только дипломированный герпетолог. Лишь весной самцы приобретали малахитовую раскраску, чтобы привлекать к себе сереньких самочек. Сейчас они снова сделались такими же неприметными, хотя многим предстояло перезимовать в глубоких норках-дырочках, чтобы весной снова налиться зеленью во славу любви, без которой не мыслилась сама жизнь.

Та жизнь, которая теперь казалась Андрианову бесценной.

Каковой и была любая жизнь, кроме его собственной.

Ящерица сидела тихо-тихо.

Он посмотрел на готовую рюмку.

Закусывать уже не хотелось, хмель свободно плясал вверх и вниз и слева направо в его невесомом теле.

Когда собственная жизнь Юрия Ивановича обесценилась в его глазах?

Да и была ли она ценной хоть когда-нибудь?

Наверное, все-таки была.

Когда-то давно.

Когда еще оставались живы родители? когда он собирал насекомых? писал стихи? учился в Ленинграде? влюблялся? строил планы на счастливую жизнь с женой, имея работу и уверенность в нынешнем дне, и даже перспективы в стране победившего социализма? или когда уже позже, переживая недолгий взлет в стране побеждающего капитализма эпохи первоначального накопления, менял работы и машины?

И женщин, хотя на самом деле меняли его самого?

Наверное, и тогда и тогда и тогда… но не сейчас, даже не в последние десятилетия.

Была ценной эта жизнь до тех пор, пока что-то не переключилось в самом окружающем мире и каждый день не стал нести одни потери.

Не всегда слишком серьезные, порой почти не ощутимые, но – ежедневные, постепенно накапливающиеся свой тяжестью.

1-й, главной казалась потеря семьи. Уход жены и разрыв отношений, которые между ними все-таки были.

Хотя к этому разрыву все шло несколько лет и факт окончательного расставания даже казался очередным избавлением от высасывающей душу неустойчивой ежедневности. Той самой не насыщенной потребности во взаимной страсти, которую не могли компенсировать ни хозяйственные заботы жены, ни ее кулинарный талант, ни даже все-таки захватившая его ненадолго безоглядная отцовская любовь к дочери, растворение в новом живом существе.

В самом деле, когда родилась дочь, он ощутил некий подъем, как-то разрешился доселе неразрешимый конфликт. Жена получила свое, единственно желаемое в браке, и он по-глупому надеялся, что и сам их брак пойдет по-новому. Так, как хотелось бы ему.

Ведь, все еще витая в плену химер, созданных домашним воспитанием. Юрий Иванович полагал, будто появление ребенка укрепляет брак.

На самом-то деле ребенок не мог ничего укрепить, мог лишь разрушить имевшееся.

Но тогда он того не понимал и верил в чудо.

К тому же в обществе начались перемены, кажущиеся возможности всасывали в черные воронки иллюзорных бесперспективных перспектив.

Он пенился в ежедневных поисках чего-то нового, сулящего желаемый душевный покой.

Искал новые сферы приложения своих сил – после того, как в сливной водоворот «перестройки» канул НИИ, где работал по распределению, Юрий Андрианов непрерывно менял места работы.

Стремился в разные сферы, прикладывал свои немалые силы везде, где мог.

Он словно не видел, что 21-й век был веком рабов, покупаемых за арбузную корку для решения одномоментных задач – эпохой, когда человек, нанимаемый на работу, оказывался одноразовым шприцом, выбрасываемым по быстром использовании. Одних только официальных записей в трудовой книжке Юрий Иванович имел 33, и лишь несколько первых касались карьерного роста.

Хотя, конечно, истины ради нельзя было не вспомнить, что временами ему перепадали и крошки пряника; одних только автомобилей Андрианов за свою жизнь сменил 13 штук: сначала то были привычные для 90-х годов убитые «помойки» иностранного производства, потом он покупал только новые, непрерывно находясь под бременем автокредита.

Ну, и конечно, такой внешний антураж неизменно помогал ему в поиске новых и новых женщин.

До определенного момента жизни ему самому такая жизнь виделась прекрасной.

Прозрел он слишком поздно.

Прозрел мысленно, лишь когда ослеп физически, и теперь рассмотрел свое прошлое реально.

Все казалось поднимающимся ввысь, но на самом деле было бегом вверх по спускающемуся эскалатору – эта юношеская забава была нередкой в студенческие годы Юры Андрианова.

Похваляясь перед глупыми девчонками, еще более глупые парни в ночном ленинградском метро развлекались тем, что запрыгивали на эскалатор, идущий сверху вниз. И боролись с бегущими навстречу ступеньками столь успешно, что кое-кому удавалось не только добраться до верха, но даже выскочить в пустынный вестибюль раньше ногастых подружек, поднимавшихся по-человечески. Правда, получалось это только на станциях неглубокого залегания, имевших на эскалаторных балюстрадах не более 9-10 светильников: именно по ним, стоящим через стандартные интервалы, будущие инженеры оценивали глубину. На приповерхностных вроде «Гостиного двора», но никогда – на одной из правобережных, забытого сейчас названия, имевшей 32 лампы в фигурных плафонах образца 50-х годов. Как бы ни старался соискатель, сколь быстро ни подтягивался бы на лентах поручней, на какую бы высоту ни успел взбежать из бездны – все равно в определенный момент эскалатор начинал брать верх… то есть низ. И бегуну оставалось лишь сесть на ступеньки и отдышаться, пока опускающаяся лестница доставляет обратно в пахнущую резиной преисподнюю. А потом отдохнуть уже стоя на поднимающейся – чтобы не в самом жалком виде предстать перед своей девчонкой.

Успевшей к тому времени не только выбраться на поверхность, но и купить мороженое у какого-нибудь припозднившегося лоточника.

Так и он, Юрий Иванович Андрианов – всю 1-ю декаду нынешнего века бежал вверх по ступенькам, которые двигались вниз.

До тех пор, пока у него не иссякли силы – а эскалатор крутился электричеством и не знал усталости.

Опустил до дна и выбросил его на нынешнюю покосившуюся от времени террасу умирающего сада.

Но когда начался этот спуск?

Андрианов уже сам не мог дать отчет даже себе; в памяти сидел лишь 1 день.

Последний перед тем, как он полностью смирился, сел на ступеньку и закрыл лицо руками.

Третья рюмка подняла его в такие эмпиреи, каких бы 10 лет назад не дала 3-я бутылка.

Хотя это не было странным, в те годы он пил профессионально – почти как дед – а сегодня приложился к коньяку даже не любительски, а по-юниорски, спустя перерыв длительностью больше года.

Точнее, он не пил 1 год, 3 месяца и 12 дней.

Обозначив в уме срок, Андрианов вслух усмехнулся.