— Дэвид предложил мне возглавить один инвестиционный фонд, — сказал он Леону.
Странная симпатия и бескорыстная поддержка Йоста Матиаса озадачивали, но дарёному коню в зубы не смотрят. Особенно если это чистокровный арабский скакун. «Инвестмент Ганза» был одним из подконтрольных Корпорации инвестиционных фондов, специализировавшихся на скупке перспективных предприятий, обанкротившихся или обесценившихся во время череды мировых кризисов.
— Только я не уверен, что справлюсь, — меньше всего Матиасу хотелось подвести своего благодетеля. — У меня в инвестировании никакого опыта.
— В финансовых вопросах всё решают не опыт и расчёт, а доверие, — отмахнулся Йост. — И бывший «Первый Ганзиатский» — лучший тому пример. Недоверие и панику на фондовых рынках мы берём на себя. Тебе останется только собрать урожай.
— Тебя прикалывает эта работа? — хмыкнул Леон.
Вопрос застал Матиаса врасплох — он никогда не задумывался о том, кем хочет стать. Отпрыскам правящих династий неподвластна их собственная жизнь. В средние века всё решали государственные интересы. В двадцать первом веке на смену им пришли интересы деловые. Ещё в раннем детстве Матиасу сказали, что он будет банкиром, «как дедушка и папа», и он принял это как данность. Получал ли он удовольствие от своей работы? Работа не должна нравиться, работа должна делаться. Он и делал. Всё равно без Вальберга жизнь не имела смысла, так какая разница, на что её разменивать?
Теперь же, когда он так кардинально всё изменил, от одной мысли о возвращении к прежней рутине сводило скулы. Шестнадцатичасовой рабочий день, вечные командировки; на «досуге» — бизнес-тусовки; снотворное, стимуляторы и десятиминутный механический перепих на автопилоте пару раз в месяц — всё то, что раньше спасало от невыносимой семейной жизни, теперь грозило разрушить новообретённый рай с Леоном. Но задумываться о призвании было поздно — ничего другого Матиас не умел. Тридцать два — далеко не тот возраст, когда ничего уже нельзя изменить, но пока он определится с тем, чем хочет заниматься на самом деле, пока освоит с нуля новую профессию и достигнет в ней высот с соответствующей оплатой, пройдут годы, если не десятилетия. А деньги на достойную жизнь для Леона нужны уже сейчас.
— Мне нравится, что, благодаря ей, ты сможешь ни в чём себе не отказывать.
— Я и так ни в чём себе не отказываю, — ухмыльнулось его белокурое сокровище. — А вот банкиры в костюмах меня не возбуждают.
— Если тебе не понравится мой костюм, ты всегда сможешь его с меня снять. — Игривый компромисс тут же направил мысли обоих в нужное русло. Оказалось, что банкиры, по крайней мере, безработные, Леона очень даже заводят.
— Ну так что? — спросил Матиас полчаса спустя. — Даёшь добро на инвестиционного банкира?
Леон погрустнел.
— Я бы хотел, чтобы ты занимался чем-то прикольным.
— «Чем-то прикольным», — передразнил Матиас. — А жить на что будем?
— Папашиного наследства до пенсии хватит, — беззаботно ответил Леон.
Матиас представил себе, как получает ежемесячные «алименты» от опекуна Леона, и его прошиб холодный пот. Жить на содержании любовников, бывшего и теперешнего, было за гранью вообразимого.
Решение подбросила сама жизнь.
Билл Каулиц, идеологический проект Корпорации номер один, стремительно завоёвывал мир, превосходя все возложенные на него ожидания. Звёздами становились все, попавшие рядом с ним в фотообъектив папарацци в радиусе ста метров. Леон Вальберг, лучший друг и личный стилист Билла, неизменно сопровождавший его во всех поездках, на шопинге и тусовках, делал стремительную карьеру как «светский львёнок». Вскоре он получил авторскую программу на Fashion TV, посвящённую мужской моде, с провокативным названием «Homme Sexuel».
Детские сказки, если в них очень верить, обязательно сбываются: оба получили своих королей и мир на двоих в придачу.
Звёздный тандем совершал мировую революцию — культурную, гендерную и сексуальную. На закулисной передовой стоял Матиас — их менеджер. Раз единственным, что теперь имело значение, был Леон, то и работать он будет с Леоном и на Леона.
Эта работа оказалась идеальным решением. Хотя по уровню стресса и нагрузки она ничем не уступала его прежней должности, а порой даже превосходила её, зато всё время без остатка Матиас мог проводить с Леоном. Общее дело их ещё больше сплотило.
Леон жил мечтой, а Матиас жил Леоном.
Корпорация щедро оплачивала результат.
Леон же, выбрав то, чего хотел на самом деле, всё остальное получил в виде бонуса. Известные дизайнеры, владельцы эксклюзивных марок и те, кто хотели, чтобы их продукция таковой считалась, бились за право одевать, обувать, выгуливать, кормить, катать и развлекать новоявленного культового трендсеттера. Бесплатно, разумеется.
Леон же с удивлением ловил себя на том, что с появлением в его жизни Матиаса материальные признаки статуса вдруг отошли на второй план. Только сейчас он понял, что все эти годы верил в «сказку про Короля» не меньше, чем Билл. Просто не признавался в этом даже себе, боясь неминуемого разочарования. А получив то, чего хотел на самом деле, он перестал нуждаться в эрзаце.
Леон был счастлив, а значит, счастлив был и Матиас. Он переживал вторую молодость, навёрстывая с юным любовником всё то, чего был лишён в собственной юности. Вместе с Леоном в его жизнь вошли кроссовки, джинсы и стильные небрежные стрижки — кажется, Леон к созданию его образа подходил даже серьёзнее, чем к своему собственному, — и молодёжные тусовки до рассвета. В закрытых вип-клубах к ним часто присоединялся Йост — со временем Матиас с Дэвидом подружились и по-настоящему сблизились. Со стороны многие даже принимали их за братьев.
Вот только отношения с Флорианом у обоих так и остались прохладными, но Леона часто навещал Франк.
========== P. S. Вместо эпилога. ==========
— А интересно получается: в авангарде борцов за мир без наследственной знати — одни потомственные аристократы, — заметил однажды в разговоре с Кристианом Дэвид. — Генетически мы все: ты, я, Вальберг, Хоффманн — выходцы из высшего класса. Ты не находишь это забавным?
Кристиан не находил — один из перечисленных аристократов был чистокровным плебеем.
…О том, что он не настоящий сын лорда Кейма, Кристиан узнал в день своего совершеннолетия. Этот хмурый, по-английски промозглый ноябрьский день перевернул всю его жизнь, а впоследствии — и историю всей Европы.
— Сын мой, — сказал ему отец утром, торжественно возложив руки на плечи. — Сегодняшний день для меня счастлив вдвойне. Ты оправдал все мои ожидания и даже превзошёл их, и сегодня я с полным правом могу назвать тебя своим сыном. Я счастлив, что восемнадцать лет назад выбрал тебя, — даже родной сын не смог бы принести мне большей радости.
На лице Кристиана не дрогнул ни один мускул — сказалась жёсткая аристократическая муштра с первых лет жизни, благодаря которой он научился не терять самообладание ни при каких обстоятельствах.
— Я долго думал, говорить ли тебе об этом, — продолжил лорд Кейм — с того дня Кристиан называл его в мыслях только так, — эта дилемма мучила меня со дня твоего появления в нашей семье. Я знаю, что для тебя значит принадлежность к нашему роду, — я сам воспитал тебя так. И именно поэтому я всё же решил рассказать тебе правду — на случай, если ты сам случайно её узнаешь. Если бы всё можно было повернуть вспять и я бы получил выбор: родить собственного сына, но в полной неизвестности, каким он вырастет, или усыновить тебя, но с гарантией, что ты получишься именно таким, каким ты стал, — я без колебаний выбрал бы тебя. Я хочу, чтобы ты знал: ты настоящий Кейм — пусть не телом, но душой.
