О том, чтобы привести Леона домой, и речи быть не могло. Правда, у Матиаса имелась ещё одна резервная квартира для встреч с любовниками, но приглашать туда Леона казалось кощунством. Один из главных уроков, которые он вынес из прошлого, гласил: для серьёзных отношений нужна собственная неприкосновенная территория. Это знают даже животные. Наутро после презентации он первым делом велел секретарше организовать поиски съёмной квартиры. Через три дня нужное жильё было найдено. Первый шаг сделан. Серьёзность намерений подтверждена. Территория помечена.

Вся эта затея с самого начала казалась безумной, не имеющей ни основы, ни будущего. Это был бред больного измученного воображения. И единственный мостик к спасению. Это был шанс на искупление — только единицы получают возможность вернуть и исправить прошлое. Ему такой шанс представился, и упускать его Матиас Штайнбах не собирался.

Леон попросил Дэвида забрать его на выходные в Гамбург. Йост заехал за ним в гимназию после обеда и, как обычно, отдал ему ключи от своей квартиры. Оставшееся до встречи время Леон провёл, подбирая нужный образ. В итоге остановился на испытанном беспроигрышном варианте: простота в одежде, сдержанность в поведении и невинность во взгляде — ничего откровенного и вульгарного. Главное — распущенные волосы. И можно собирать урожай — мужчины, как спелые яблоки, сами падут к ногам.

Матиас заехал за ним в восемь. С имиджем Леон не ошибся: Штайнбах выглядел так, будто было ему лет двадцать, последние пять из которых он не трахался.

— Я подумал, будет лучше, если мы поедем ко мне, — сбивчиво заговорил он, как мальчишка на первом свидании. — В любом другом месте есть риск нарваться на знакомых. Нас могут неправильно понять. Боюсь, чтобы у тебя потом из-за меня не возникло проблем.

«Заботливый какой, — презрительно подумал Леон. — Да ты сам до смерти боишься, как бы тебя жена со мной не застукала». Его мысли, наверное, слишком хорошо читались, потому что Матиас тут же поспешно добавил:

— Но если ты против, мы пойдём, куда скажешь.

Леон возражать не стал: на частной территории возможностей для испытаний на порядок больше. «Ещё пожалеешь, что рядом никого нет и на помощь позвать некого», — злорадно ухмыльнулся он, а вслух сказал:

— Совершенно не против.

Матиас привёз его в стандартный безликий дизайнерский лофт на Бёмерсвег с видом на Альстер. Последний писк моды был таким сильным, что полностью заглушал личность хозяина. Как будто тот перед входом в квартиру облачался в гигантский кокон, чтобы не дай Бог не оставить случайно на произведении высокого искусства свой никчёмный отпечаток.

— Ничего так квартирка, — сказал он, уже предвидя, как Матиас расплывётся в самодовольной улыбке и начнёт уверять, что этот дизайн он сам придумал. «Да, сама квартирка очень даже ничего, — задумчиво продолжит Леон. — Ещё бы обставить её со вкусом».

— Да, квартира неплоха, — сказал Матиас. — Но интерьер не в моём стиле. Просто времени на поиски было в обрез, а это было лучшее из того, что предлагалось.

— Ты что, специально снял её для этой встречи?

— Не совсем. — Матиас улыбнулся. — Я снял её для тебя.

Леон мысленно присвистнул — да у мужчины никак далекоидущие планы на него! Было приятно.

Матиас смешивал джин с тоником, Леон сидел за барной стойкой, разделявшей пространство кухни и столовой, и болтал ногами.

— А о чём ты сейчас думаешь? — спросил он. Вопрос был задан с прицелом.

Однажды Кейм пригласил его с Флорианом в гости. Хозяин угостил их потрясающе вкусными коктейлями, и Флориан поинтересовался рецептом.

— Рецепт вторичен, — ответил Кейм. — Весь секрет в том, о чём ты думаешь в процессе приготовления напитка.

— И о чём же ты думал? — не унимался брат.

— О любимом мальчике. — На губах Кристиана появилась блуждающая улыбка. Его парень самодовольно улыбнулся, но Кристиан смотрел куда-то вдаль и улыбку эту вряд ли заметил.

— О тебе, — просто ответил Матиас. — С тех пор, как мы познакомились, я постоянно думаю только о тебе.

Это не было пафосом. Это было правдой. И говорить её было легко и приятно. Он слишком долго молчал, выражался иносказательно, делал всё возможное, чтобы овладеть искусством говорить правду, не говоря правды. Теперь с этим будет покончено. Если хочешь добиться результата, которого никогда не получал, придётся делать то, чего никогда не делал. Конечно, мальчишка может не принять всерьёз его слова, счесть их дешёвым флиртом, даже посмеяться над ним или возомнить о себе невесть что. Это было неважно. И не в выпивке было дело — не так уж много они выпили. Главным для Матиаса вдруг стала искренность перед самим собой. Желание сделать всё возможное, чтобы потом ему не в чем было себя упрекнуть.

А сделав первый шаг, остановиться было уже невозможно. И Матиас заговорил. Честно, без прикрас и лукавства, как на исповеди. Собственно, это и была исповедь. Не перед Леоном и даже не перед его братом. Перед самим собой.

Тихо и неспешно рассказывал Матиас о том, как познакомился с Флорианом, как влюбился без памяти, каким оказался трусом и подлецом. И какой была расплата за это.

Рассказ Леона потряс. Не столько открывшейся правдой, сколько самим фактом: у такого крутого с виду мужика тоже имеются комплексы, слабости и причины презирать себя. Что он, вместо того, чтобы тщательно скрывать свою неприглядную изнанку даже от самого себя, может вот так запросто открыться совершенно чужому человеку. Да что там — малолетке.

Крутизну Леон определял как умение преодолевать обстоятельства, препятствия, конкурентов. Штайнбах показал её высший пилотаж — преодоление самого себя.

Больше всего в людях Леон презирал то же, что и в самом себе, — трусость и слабость: наблюдать со стороны собственную неприглядную суть было невыносимо.

Воображение будоражили сказки про Короля, а вслух он покорно бубнил, что женится на «принцессе». На вопрос: «Кем хочешь стать?» он заученно отвечал: «Бизнесменом, как папа», хотя больше всего на свете мечтал быть визажистом. Каждый раз, когда Леон набирался мужества и решался «с понедельника» быть собой, в душе наступала недолгая эйфория, которую тут же сменял намертво отпечатанный в подкорке ужас — память о том дне, когда он решил показать отцу, какой он красивый. И что из этого вышло. Душу и тело сковывал панический страх, и «бунт на корабле» малодушно переносился на «потом»: «Вот вырасту, и тогда…»

И вот Леон вырос, а «тогда» так и не наступило: отец-деспот сменился братом-самодуром, на смену брату пришёл собственник Йост — менялись только хозяева его жизни, сам же Леон в ней не решал ничего.

— Я тебе солгал, — внезапно сказал он, сам не понимая, зачем это делает. — Ну, тогда. Я не сплю с Дэвидом.

Всё шло совершенно не так, как он планировал. Он всего лишь хотел постебаться над «правильным женатиком». Он что, подсыпал ему в стакан эликсир правды?! Но это уже не имело значения. Случайно скатившийся с души маленький камушек вызвал настоящую лавину, сопротивляться которой было невозможно. И Леон, преодолевая смущение и неловкость, заговорил в ответ. О том сокровенном, что больше всего волновало его, но о чём он ещё никогда никому не рассказывал. Франк был слишком заботлив — его не хотелось огорчать, Флориан — высокомерен: перед ним не хотелось унижаться, Йост — крут: в его глазах не хотелось выглядеть слабаком, а Билл — идеален: рядом с ним особенно больно было осознавать своё собственное ничтожество. И только этот странный непредсказуемый Матиас был равным — его хотелось подбодрить: «Ты не один — я такой же, и я с тобой». С каждым словом у Леона легчало на душе, а сам он распрямлялся и вырастал в собственных глазах.