— Ну, колись, кто этот счастливчик?

— Дэвид.

— Это который? — от нехорошего предчувствия у Флориана перехватило дыхание.

— Йост.

Ну твою ж мать! Это что, карма такая — из всего богатства выбора останавливаться на самом худшем? И как, спрашивается, это вообще возможно, если Йоста даже в списках наставников нет — он никогда не искал себе подопечных среди гимназистов?

— Он сам… предложил тебе это?

— Нет, это была моя идея.

— А он?

— А он отказался. Сказал, что это будет неправильно по отношению к тебе, — передразнил Леон и тут же затараторил: — Но если ты скажешь ему, что ты не против, то он тоже согласится, я уверен.

У Флориана отлегло от сердца — всё же Йост не совсем уж конченая сука.

— Тогда здесь не о чем разговаривать — я против.

— Почему? — Леон опешил. — Он же твой лучший друг.

— Вот именно поэтому! Я знаю его слишком хорошо, чтобы не питать на его счёт никаких иллюзий. Дэвид — не тот мужчина, который тебе нужен.

— Ты что, издеваешься?! — глаза Леона заблестели. — А с кем мне тогда можно?

— Ни с кем! — выкрикнул в сердцах Флориан, но вовремя спохватился: — Сейчас — ни с кем. Тоже мне, нимфетка выискалась.

— Да ты хуже папаши! Он хотя бы сам жил так, как заставлял меня. А у тебя сплошные двойные стандарты: всё, что можно тебе, нельзя мне.

— Я в четырнадцать лет с вдвое старшими мужиками не трахался! Вообще ни с кем не трахался!

— И теперь ты мстишь за это мне?

Флориан задохнулся.

— Леон… — подал наконец голос Франк.

— Да пошли вы! Достали уже! Оба.

— Не нравится? — серые глаза Флориана не выражали ничего, кроме спокойствия и насмешки. — Уходи!

Леон круто повернулся. Хлопнула входная дверь. Франк вздохнул.

— Флориан…

— Ты, кажется, хотел детей? — напускное спокойствие как рукой сняло. — Вот тебе мой ответ — ни-ког-да!

Было время, когда Бригманн всерьёз заговаривал с ним о том, как было бы здорово усыновить ребёнка. Желательно девочку — во избежание грязных инсинуаций. Флориан про себя сразу решил — ни за что, а вслух отшучивался, что пока морально не готов стать матерью, и обещал подумать. А потом в их семье появился Леон, и всё решилось само собой: Флориан получил положенного по статусу воспитанника, а Франк — такого желанного ребёнка. Девочку — если быть точным. Твою мать!

— Это ты его разбаловал! Ты воспитал из него своенравную и неуправляемую девицу!

— Воспитание здесь ни при чём, — спокойно ответил Франк. — Это у вас семейное — власть крови ничем не перешибёшь.

В очередной раз проявив чудеса семейной дипломатии, он, не дожидаясь, пока родительская ссора перерастёт в супружеское выяснение отношений, предусмотрительно оставил Флориана наедине и отправился на поиски Леона.

***

Когда с пункта пропусков сообщили о приезде Вальберга, у Балановски неприятно ёкнуло сердце.

Внезапный визит куратора, даже в выходной день, при иных обстоятельствах его не насторожил бы. Дисциплину в гимназии блюли строжайше. Внеплановые проверки — последнее, чего следовало опасаться директору. Но после вопиющего нарушения правил самим Йостом в минувшую пятницу, да ещё в отношении брата Вальберга, можно было ожидать чего угодно. Донести куратору о странном поведении его шефа у Балановски не хватило смелости. Решив, что Йост сдержит обещание и «сам поговорит с Флорианом», директор малодушно занял выжидательную позицию. Но плохое предчувствие не оставляло. Он даже на выходные никуда не уехал. Друзья, год назад перебравшиеся в Прованс, уже давно звали его в гости. Но после пятничного инцидента он в последний момент отменил поездку, сославшись на плохое самочувствие, и все выходные проторчал в гимназии в ожидании непоправимого. И дождался.

«Так и есть», — обречённо думал Балановски, наблюдая из окна кабинета, как куратор прямиком направляется в общежитие № 3, в котором поселили Леона. Рядом с ним — какой-то незнакомый старший мужчина. Род деятельности не известен — охранники не рискнули требовать полных данных от спутника самого Вальберга, а сам он назвал только имя и фамилию — Франк Бригманн. Наверняка из Корпорации. Почему он раньше никогда не приезжал? «Потому что раньше всё было в порядке!» — рявкнул внутренний голос. Точно из какого-нибудь секретного отдела по борьбе с внутренними должностными преступлениями, потому и не указал должность. Сейчас они заберут Леона и явятся за ним.

«Что же делать?!» Директор заметался по кабинету, как угодивший в охотничью яму кабан.

Возможно, явка с повинной ему зачтётся? А почему непременно явка? Есть не менее действенное средство. Главное — правильно расставить акценты. Как хорошо, что вы приехали, господин Вальберг! Есть неприятный, но неотложный разговор. Не хотел беспокоить в отпуске… Но раз уж вы здесь… Ваш шеф — здесь обязательно сделать ударение! — сказал, что сам с вами поговорит, а кто я такой, чтобы сомневаться в словах господина Йоста? Но переводить стрелки на Йоста опасно, ох, опасно!.. А почему непременно на Йоста?..

От внезапного озарения директор подскочил на месте, как гимназист-первоклассник.

Медлить нельзя ни секунды — Вальберг уже выходил из здания общежития. Директор тут же бросился ему навстречу.

Куратор, засунув руки в карманы расстёгнутого пальто, быстрым шагом направлялся к своей машине. За ним развевались полы пальто. Не куратор, а Немезида во плоти.

Нагнав куратора посреди аллеи, соединявшей территорию общежития с автостоянкой, запыхавшийся директор остановился и перевёл дыхание.

— Господин Вальберг, — окликнул он его, собравшись с мужеством. — Можно вас на минутку?

Вальберг резко обернулся.

— Я бы хотел поговорить с вами о Леоне, — начал он. Куратор коснулся пальцами висков и на миг прикрыл глаза. Балановски даже показалось, что у того мигрень. Но Вальберг тут же взял себя в руки и, пригладив пятернёй пару невидимых волосков, выбившихся из тугого хвоста на затылке, молча кивнул на скамейку в тени двух старых лип.

Они присели. Вальберг, так и не проронив ни слова, выжидающе уставился на него. Это было странно: куратор не рвал, не метал и, похоже, не имел к нему совершенно никаких претензий. У директора промелькнула мысль, а не раздул ли он из мухи слона. Но отступать было поздно. Да и профилактика не повредит: мальчишка слишком уж стал зарываться, пятничный разговор с Леоном и его высокомерный тон очень его задели.

— Понимаете, — Балановски, и без того весьма экспрессивный от природы, зачастил быстрее обычного, будто боялся, что у него в любой момент отберут «микрофон», — мальчик в последнее время ведёт себя вызывающе, в открытую отрицает и высмеивает основоположные принципы школы, всей корпоративной философии. Сами знаете, как подростки подвержены плохому влиянию. А Леон… очень плохо влияет на остальных учеников. Не в последнюю очередь — в силу происхождения. Понимаете, он не такой, как все. И он это понимает, и все это понимают. У него культовый статус, он, несмотря на то, что один из самых младших учеников, является неформальным лидером школы. С него берут пример. Хуже того, ему подражают. А если подростковый лидер показывает недостойный пример, вы понимаете, к чему это может привести?

Куратор молчал — видимо, не понимал. Его лицо, непривычно уставшее и осунувшееся, ничего не выражало, а сжатые в тонкую белую полоску губы не предвещали ничего хорошего. Вот только для кого?

— Вот, к примеру, в пятницу, чтоб далеко не ходить, он… — обречённо начал директор, но, заметив, как изменилось выражение лица куратора, совсем невпопад сказал: — Возможно, вы сможете повлиять…