Решение пришло подобно озарению. Достаточно было просто представить себе в деталях и красках последующий ход событий.

— Ты… встречаешься с Дэвидом? — первым делом спросят его во вторник утром.

— Да, — небрежно бросит Леон.

— Co-o-o-l, — прокатится по гимназии волна плохо скрываемой зависти.

Известие облетит гимназию мгновенно, и уже к вечеру Леон добьётся самой заветной цели — теперь он точно станет первой и неоспоримой звездой: ведь быть парнем Дэвида Йоста — ещё круче, чем братом Флориана Вальберга. А уж то и другое вместе сулят такой статус, что… У Леона закружилась голова.

По части сексапильности Дэвид мог дать фору любому мужчине.

Метросексуал Вальберг — Строгая Госпожа, как метко прозвали его брата безымянные остряки из старших классов, — возбуждал разве что мазохистов. Гомосапиосексуал Кейм подавлял интеллектом, подспудно вызывая опасения, что в качестве прелюдии он предпочитает философскую дискуссию. Сексуальность же Йоста была первозданной и подвидов-извращений не имела — с ним хотелось просто трахаться, без подведения под это желание какой-либо идейно-философской базы. От одного взгляда на его обтянутые футболкой рельефные бицепсы рук, от откровенного прищура глаз и плотоядной ухмылки большого чувственного рта в жилах пубертирующих подростков закипал тестостерон.

Иногда Кристиан появлялся в гимназии вместе с Дэвидом, и синергия интеллекта, харизмы и секса, которую излучал этот тандем, оглушала: Йост ретранслировал на подсознательном уровне то, в чём Кейм убеждал их сознательно. А может, всё было наоборот: одарённый философ лишь облекал в слова то, что излучал Дэвид и что, собственно говоря, ни в каких разъяснениях не нуждалось.

Его животная притягательность не оставляла равнодушным никого: одни мечтали стать такими, как он, другие хотели быть с ним, а третьи — под ним. Неважно, в какой форме, но Дэвида хотели все. Сам же Йост проявлял к гимназистам не больше интереса, чем к самой гимназии. Говорили, что у него встаёт на смазливые мордашки и упругие попки, а не на трёхзначный IQ.

…Они полулежали в креслах из мягчайшей рыжей кожи.

Играл тихий ненавязчивый джаз. Обволакивали мужские голоса, звенел приглушённый мальчишеский смех. Лился слабый свет, настолько мягкий и призрачный, что, казалось, исходил только от луны, звёзд и свечей на столиках, расставленных достаточно близко, чтобы себя показать и других посмотреть, и в то же время достаточно далеко, чтобы гарантировать посетителям интимность общения. Невербальные обещания, случайные касания, невысказанные желания.

Дэвид любил бывать здесь.

Здесь не целовались по углам взасос. Здесь юным и смазливым не страшно было выйти без охраны в туалет. Здесь обещали и желали нечто большее, чем секс, а секс выходил за пределы физиологии, придавая понятию «транссексуальность» совершенно иное измерение. Сюда приводили мальчиков, у которых только просыпалась чувственность. Сюда приходили те, кто, погрузившись в пучину разврата и достигнув дна порока, жаждали вновь окунуться в невинность.

«Нуофит» был чашкой крепкого кофе для поднятия тонуса, «G-Bar» — стаканом воды для очистки притупившихся душевных рецепторов, возвращавшим вкусу былую остроту, а ощущениям — свежесть.

За соседним столиком белокурый скандинав лет двадцати, в белоснежной рубашке с длинными манжетами, наполовину закрывавшими кисти рук, пригубил бокал с красным вином. С губ скатилась крупная капля. Красное расползлось по белому.

Парень, опустив ресницы, медленно облизнул губы. Его спутник, ровесник Дэвида, судорожно сглотнул — Дэвид видел, как у него дёрнулся кадык, — и тут же попросил счёт. Когда они выходили, у обоих заметно стояло.

Дэвид мысленно зааплодировал.

Потрясающий перформанс! Умеет мальчик стильно сняться. Надо узнать, кто такой, — Кристиану должен понравиться: время от времени они баловали друг друга подобными знаками внимания.

Это не составило труда. Один из предупредительных официантов, знающих в лицо и поимённо всех посетителей и их предпочтения, склонился к нему и шёпотом назвал имя актёра. Дэвид довольно улыбнулся — он ценил эксклюзивный сервис, а персонал, натасканный угадывать тайные желания и отвечать на невысказанные вопросы, был визитной карточкой данного заведения.

Здесь тусовались так называемые ягпи — young gay professionals, пришедшие на смену яппи: мужчины от двадцати семи до тридцати пяти, уже успевшие, несмотря на молодой возраст, сделать головокружительную карьеру. Внешне — мужчины, уже получившие возможность самим покупать себе игрушки, в душе — мальчишки, ещё не утратившие способности в них играть. В большинстве своём бывшие выпускники Гимназии, настоящим признаком статуса они считали не модный пентхаус в фешенебельном Хафен-сити, не последнюю модель дорогого спортивного автомобиля и даже не занимаемую должность, обеспечивающую все эти блага. Вчерашние воспитанники правящей элиты мерилом жизненного успеха считали наличие подопечного. Не любовника — снять мальчика на ночь труда не составляло, а именно «крестника» в лучших корпоративных традициях. Однако гимназисты из Вольдорф-Ольштедта были на годы вперёд расписаны среди их руководства. Да и, честно говоря, не очень-то и хотелось. Это как с дорогой классической одеждой от лондонских портных: носишь только потому, что так надо, а сам втайне ждёшь не дождёшься момента, когда можно будет снять с себя вместе с эксклюзивной удавкой десяток лет, напялить джинсы и майку, по стоимости не уступающие костюму ручного пошива, и вновь ощутить себя юным бесшабашным мальчишкой.

Пусть юными гениями физики и математики занимаются старперы. Бывших «ботаников» тянуло к противоположностям — новым героям нового времени: indie-рокерам, уличным художникам, эпатажным блогерам. То, что начиналось как хобби, стремительно превратилось в спорт и уже напоминало эпидемию: после работы продюсеры-любители прочёсывали улицы городов и молодёжные клубы, на выходных отправлялись в европейские метрополии, по ночам зависали на youtube с одной-единственной целью — поиска яркой креативной молодёжи.

Особенным шиком считалось открытие таланта, слишком неординарного, чтобы быть замеченным и оценённым толпой, и слишком бунтарского, чтобы прогнуться под богемный истеблишмент.

Хвастаться уловом полагалось в «G-баре», служившем не только ярмаркой тщеславия, но и биржей талантов: единственным капиталом ягпи были связи и знакомства, сами же они пока не имели достаточного влияния для настоящей раскрутки своих подопечных. Зато в бар регулярно наведывались могущественные мужчины типа того же Дэвида Йоста, которым первооткрыватели могли замолвить словечко за будущих звёзд.

Дэвид Йост появлялся здесь не так уж часто и приходил обычно в одиночку. Занимал свой любимый столик в углу по диагонали от входа, потягивал новомодные коктейли и наблюдал. Ему нравилось это немое кино — здесь всё решала харизма. Тот, кому, подобно давешнему скандинаву, удавалось чем-то зацепить и удержать его внимание, получал Шанс. К нему подходил официант и приглашал счастливчика за столик господина Йоста.

Дэвид больше не жалел о своём спонтанном порыве. Семейные праздники он ненавидел — отголосок детдомовского детства: в эти дни одиночество и собственная ненужность чувствовались особенно остро. Впереди маячили длинные тоскливые выходные: Кристиан ещё вчера вечером улетел со своим очередным в Нью-Йорк, Вальберг с Бригманном укатили трахаться в Альпы, Каулиц отправился с семейством на Майорку, — и если бы не Леон, он бы сейчас надрался сам, а потом механически отодрал бы первого подвернувшегося под член мальчишку. Что Пасха, что Рождество, что Троица — ритуал всегда один и тот же.