Под вечер Леон, еле держась на ногах от усталости и переполнявших его чувств, отправился домой. Всю дорогу он украдкой рассматривал себя в витринах, а потом ещё целый час вертелся перед зеркалом у себя в комнате, экспериментируя с различными укладками. Распущенные волосы были вне конкуренции. Флориан такую причёску носил только дома или на тусовки. На работу же он обычно собирал волосы в тугой хвост. Но у Леона в гимназии никакого дресс-кода в отношении волос не было, а значит, он сможет ходить так каждый день.

Леон бросился примерять одежду. Результаты кастинга вдохновляли: новая причёска одинаково отпадно смотрелась и с простой толстовкой, и с элегантными дизайнерскими рубашками, и даже со строгой школьной формой. Эффект в паре с последней, кстати, оказался самым сногсшибательным: костюм и рубашка строгого покроя и светлые распущенные волосы до плеч вместе смотрелись очень сексуально. Строгость формы и нежность содержания — убойная сила.

Леон даже пожалел, что форму в их гимназии все старательно бойкотировали, надевая только из-под палки по официальным случаям. В остальное же время все старались перещеголять друг друга крутизной прикидов. Но если купить, а ещё лучше — сшить костюм на заказ… Серый, с приталенным пиджаком и узкими брюками, а к нему — розовую рубашку и жемчужный шёлковый платок на шею, как у Флориана. Когда брат так одевался и распускал волосы, Франк делался совсем невменяемым.

Леон тут же принялся делать наброски различных фасонов.

Внизу глухо хлопнула входная дверь, и Леон тут же выскочил из комнаты. Франк, понял он по донёсшемуся из холла шуршанию пакетов с продуктами. Уборкой и прочими хозяйственными делами в их доме занималась приходящая домработница. Готовка же была на Франке.

— Ты любишь готовить? — спросил он Франка после переезда к ним.

— Флориан любит, когда я готовлю, — с дипломатичной улыбкой ответил тот.

— Привет! — небрежно крикнул Леон, свесившись с перил.

— Прив… — Франк поднял голову на звук, и слова так и застыли на его губах.

Леон нарочито медленно спустился по лестнице, дав ему вдоволь налюбоваться собой.

— Потрясающе! — сказал Франк, когда вновь обрёл дар речи, и добавил изменившимся голосом: — Тебе очень идёт.

Выглядел он действительно потрясённым, и Леон, прикрыв глаза от осознания собственной смелости и неправильности ситуации, задал вопрос, на который уже успел ответить самому себе утвердительно, едва увидел себя в новом образе:

— Красивее, чем Флориан?

Ответ был очевиден, но безумно хотелось услышать подтверждение со стороны.

Бригманн заметно напрягся и отпрянул.

— Вопрос поставлен некорректно. — На губах его всё ещё держалась улыбка, но от восхищения в глазах не осталось и следа. — У вас разные весовые категории.

— Так это только на ринге они нигде не пересекаются. А в жизни… по-разному бывает. Побеждает тот, кто лучше вообще, а не только в своей категории.

— Ты прав. Вот почему для меня твой брат — самый лучший. Без оглядки на категории.

Леон почувствовал, как у него запылали щёки. Он спросил без задней мысли, ну, почти — просто так хотелось услышать, что он превзошёл свой идеал. Ведь теперь он выглядел, как Флориан, только почти на двадцать лет моложе, а значит, настолько же лучше. И кому об этом знать, как не «главному флорианологу»? Он что, возомнил, что Леон набивается к нему в любовники?! Вот ведь самомнение: уже пора бы всерьёз озаботиться ценами на виагру, а он по-прежнему считает себя секс-богом; совсем потерял связь с реальностью — привык в своём шоу-бизе, что малолетки в очередь перед его койкой выстраиваются. Тебя возбуждают мужики третьей свежести? Так с ними и трахайся, кто против! Но зачем лицемерить и отрицать очевидное?!

Потом Франк готовил ужин, Леон, по обыкновению, помогал. Они болтали о каких-то обыденных пустяках, натужно делая вид, что ничего не произошло, и это ещё больше нагнетало повисшее в доме напряжение. Когда шаги в холле возвестили о прибытии Флориана, оба с заметным облегчением вздохнули и бросились ему навстречу.

Флориан от преображения брата в восторг не пришёл. Да чего уж там — просто взбесился, хоть виду старался и не показывать. Свой образ он продумывал и шлифовал годами — собственная внешность для него была творческим проектом длиною в жизнь. В работе он самореализовывался, в имидже — самовыражался. И столь откровенный плагиат его откровенно возмутил — это был вызов его уникальности.

Наверно, с этого всё и началось.

— Это было бы очень мило, — ядовито процедил Флориан, — если бы не было так пошло. Первый всегда оригинален, второй неизменно банален.

— Это не плагиат, а творческое переосмысление. — Леон кисло улыбнулся, стараясь свести всё к шутке. Он так предвкушал восторг своего кумира, а вышло… Сначала это глупое недоразумение с Франком, а теперь ещё и Флориан туда же.

— Не вижу здесь никакого ни смысла, ни, тем более, творчества, — холодно ответил Флориан. — Чем ближе копия к оригиналу, тем она бездарнее.

К ужину в тот вечер никто так и не притронулся.

На следующий день Леон первым делом пошёл в салон и попросил выпрямить ему волосы.

— Так намного лучше, — искренне похвалил Флориан.

***

Когда самые безнадёжные школьные замухрышки вдруг превращаются в первых звёзд, это всегда вызывает самую неоднозначную реакцию. Одноклассники, привыкшие годами их травить, вдруг лишаются излюбленных объектов для насмешек и по инерции начинают издеваться уже над преображением.

Каулицу, похоже, всё было нипочём: ни выволочки строгого отца, ни подколки жестоких одноклассников. Мелкие обломы и большие разочарования затягивались в его душе, как язвы на беспризорном котёнке. Он купался во внимании любого рода.

Леон же чувствовал себя очень неуютно. Ему казалось, что стоит только сменить имидж, как всё остальное решится и наладится само собой. А получалось, что от перемены образа жизнь не меняется и что быть собой ничуть не легче, чем следовать навязанным кем-то стандартам. Парни-старшеклассники называли его теперь не иначе как Блондинкой и обещали пригласить на свидание, как только грудь у него отрастёт хотя бы до третьего размера.

— Не обращай на них внимания, — сказал ему Георг после преображения. — Ты классный, Вальберг! Приходи к нам сегодня на репетицию.

Старший на три года Георг Листинг был школьной легендой — басистом самодеятельной начинающей рок-группы, пока что безымянной, и мечтой всех девчонок гимназии. Георг носил патлы до плеч, серьгу в ухе и, говорили, тату в виде звезды на лопатке — для приличной во всех отношениях гимназии для детей высшего класса этого было более чем достаточно, чтобы прослыть отпетым неформалом.

Дружба с ним существенно повлияла на положение Леона — теперь над ним в открытую уже не потешались.

После уроков они обычно отправлялись домой к Георгу. Их гараж, рассчитанный на три машины: две родительских и будущую для самого Георга, — сейчас на треть пустовал, и Георг на своей части обустроил самодельную студию, в которой репетировал со своим приятелем — барабанщиком Густавом, пока родители и соседи были на работе. Вокалиста у них пока не было, но доморощенных рокеров это не смущало.

«Петь и задницей вертеть любой дурак может, — говорил Георг. — Главное в музыке — сама музыка. Вот научимся по-настоящему классно играть, и от вокалистов у нас отбоя не будет».