Всё оказалось не так уж страшно, а необходимость таиться и соблюдать осторожность, вопреки ожиданиям, даже внесла определённую пикантность в их с Франком сексуальную жизнь. И Флориан, оттаяв, сам начал понемногу привязываться к Леону. Тем более что мальчишка разве что не молился на него: как же, у него теперь был «старший брат», взрослый, к тому же, — знаем, проходили.
Бессердечное чудовище… Слова Франка накрепко въелись в мозг, и со временем Флориан даже начал чувствовать угрызения совести из-за того, что готов был так поступить с пусть и не совсем родным, а по сути, даже чужим, но всё же братом. Теперь он его единственный близкий родственник, если не считать престарелой бабушки.
Для самого Флориана, который полжизни провёл в разрыве с семьёй и повзрослел с идеалами и ценностями Корпорации, кровное родство уже давно потеряло какое-либо значение. Его семьёй был Бригманн, роднёй — Кейм с Йостом, родиной — Корпорация. Но для мальчишки с не самым счастливым детством, который разом потерял не самых идеальных, но всё же самых близких людей, это должно было стать серьёзной травмой.
Ещё слишком свежими были воспоминания о том дне, когда он сам разом потерял всё и совершенно чужие люди — Дэвид с Кристианом — вернули ему, вконец растерянному и потерянному, опору в жизни.
Мальчишка сейчас в таком же положении. Пришло время вернуть долг, не кровный — моральный.
***
Взгляд Леона довольно скоро потерял свою затравленность. Флориан, неплохо разбиравшийся в людях, прекрасно понимал, что первоначальная сдержанность брата не имела ничего общего с робостью — обычная осторожность зверёныша, разведывающего обстановку. Зверёныш сейчас просто принюхивается и присматривается к территории и её обитателям, параллельно проверяя границы дозволенного: цапнет дерзко коготками и тут же уберёт лапку, отслеживая реакцию, — Леон был из тех, кто позволяют себе ровно столько, сколько им позволяют другие. И самое важное сейчас — очень чётко обозначить эти границы, иначе потом будет поздно.
Бригманн был добрым отцом, Флориану не оставалось ничего иного, как взять на себя роль «злой мачехи», — для равновесия.
Мальчишка оказался весьма чувствительным — пока Флориан сохранял дистанцию, он молился на него издалека. Но стоило только сделать первый шаг навстречу — им стал их первый совместный шопинг, во время которого Флориан взял на себя роль стилиста брата, — как мальчишку будто подменили. Своим слепым обожанием Леон очень напоминал щенка: стоило только приласкать его, и казалось, что тот сейчас от переизбытка чувств залижет его насмерть.
Более преданного и восторженного поклонника у него не было. Флориану это льстило. Но и раздражало — ему как не в меру гордому и свободолюбивому человеку претило любое слепое поклонение.
Переломный момент в их отношениях наступил, когда Леон решился показать ему свои рисунки. Мальчишка так волновался, доставая из сумки потрёпанную тетрадку, что Флориан решил похвалить его работы, даже если они окажутся вершиной бездарности. Лукавство не понадобилось.
С альбомного листа на Флориана смотрел он сам. Не банальная, пусть и фотографически точная, копия: чтобы срисовать готовую картинку, таланта не надо — достаточно технической сноровки. Тот, кого изобразил Леон, в гораздо большей степени походил на Флориана, чем его фотография в паспорте. Физическое сходство было разительным, но схожесть с оригиналом обеспечивало не оно. Это был не портрет. Это был рентген его сущности.
Флориан долго вглядывался в рисунок — портрет поверг его в транс: мальчишка жил у них меньше месяца, а уже успел так глубоко заглянуть ему в душу. Тут взгляд его зацепился за крошечные корявые цифры в правом нижнем углу рисунка, и у Флориана по спине пробежали мурашки: судя по дате, рисунок был сделан в день его последнего приезда в родительский дом — день их первой с Леоном встречи, да и то мимолётной!
— А ты чертовски талантлив, братишка, — задумчиво сказал он, усилием воли отрываясь от созерцания собственного отражения. Леон, и без того ни живой ни мёртвый в ожидании приговора, едва не потерял сознание — Флориан впервые назвал его братом. И смотрел на него серьёзно и с неприкрытым уважением, как никогда до этого.
— Можешь… взять себе, — сдержанно сказал он — язык от волнения плохо слушался. — Если хочешь…
— Хочу, — улыбнулся Флориан, тепло и искренне, как улыбался Франку, когда думал, что их никто не видит. — Я повешу его у себя в кабинете.
— А кем ты работаешь? — до Леона только сейчас дошло, что он впервые за время их знакомства задался этим вопросом. Обычно с Флорианом находились темы для разговора гораздо важнее и интереснее, чем его работа.
— Я стилист — привожу этот мир в такой вид, чтобы в нём было приятно находиться.
— Да ну тебя, — рассмеялся Леон — эта профессия вызывала у него такой трепет, что брат явно решил над ним приколоться. — Я серьёзно.
— Я тоже. Ты даже не догадываешься, насколько.
***
Правда о брате Леона не шокировала. Во-первых, он был современным подростком из Гамбурга — здесь это давно уже в норме вещей. Во-вторых, одна половина его кумиров — звёзд эстрады и подиума — была открытыми геями, а другую в этом подозревали. Ну, а в-третьих, он и сам с малолетства мечтал «о Короле». Леон пока ещё слабо представлял себе, что значит быть геем, но соответствующие фантазии посещали его всё чаще. Переезд к брату их только усилил.
По ночам он прокрадывался на цыпочках к спальне Флориана с Франком и, прильнув к замочной скважине, с подростковой жадностью ловил приглушённые стоны брата и сбитое дыхание его мужчины. После одного из таких сеансов вуайеризма он, не в силах больше терпеть, дал волю рукам и впервые испытал оргазм. С тех пор абстрактные «мечты о Короле» приобрели реальные очертания.
С появлением эротических желаний извечное желание нравиться достигло своего апогея.
После переезда к брату и с его помощью Леон полностью обновил гардероб, начав наконец одеваться так, как хотел того сам. Но для полноты образа этого было недостаточно.
Флориан, даром что сам проводил в салонах красоты больше времени, чем дома, пользоваться макияжем ему не разрешил: «У тебя прекрасная кожа, незачем портить её с таких лет мейк-апом». Кожа у Леона и вправду была идеальной — все девчонки в школе завидовали: прозрачно-фарфоровая, без единого прыщика и изъяна, поры разве что с лупой можно разглядеть. Зато брат сам предложил ему отрастить волосы — это было самой большой мечтой Леона с тех пор, как он увидел, какой эффект такая причёска производит у Каулица. Добившись нужной длины, он записался на стрижку к мастеру Флориана.
— Сделайте точь-в-точь, как у Флориана, — попросил он.
— Точь-в-точь не получится, — ответил мастер. — У Флориана волосы волнистые, а у тебя — совершенно прямые.
— А вы их… — затаил дыхание Леон, — тоже сделайте… волнистыми.
— Тогда вас с Флорианом вообще нельзя будет различить, — рассмеялся мастер.
— А так и надо! — сказал Леон.
— Ну, если Флориан не против… — замялся мастер.
— Не против! — решительно подтвердил Леон.
— Тогда пошли мыть голову, — сдался мастер.
Час спустя Леон вышел из салона пошатываясь: сходство получилось настолько разительное, что он в первую секунду даже отпрянул от зеркала, не в силах поверить, что это он.
Полдня Леон бесцельно прослонялся по городу — казалось, стоит остановиться хотя бы на миг, как он просто взлетит или взорвётся от переполнявших его чувств. На него смотрели все: девушки и женщины улыбались, некоторые делали комплименты, мужчины же спотыкались, замедляли шаг, оборачивались, откровенно пялились или менялись в лице и отводили глаза. Леон кожей чувствовал их взгляды: заинтересованные, восторженные, маслянистые, похотливые, раздевающие, пожирающие — они, странным образом, его не смущали, а только добавляли энергии и уверенности в себе.
