— В другой раз, — глухо ответил Флориан.

Адвокат понимающе кивнул и поднялся на ноги.

— Позвоните мне, когда вам будет удобно. — На столик для посетителей легла визитка с логотипом адвокатской конторы «Дойссен, Дойссен и партнёры».

После ухода адвоката Флориан открыл адресованный Дойссену и им же вскрытый конверт, в котором оказался ещё один, но уже запечатанный. Некоторое время он не отрывал от него взгляда, вернее, от надписи на нём:

Моему сыну (Флориану Вальбергу)

Передать после моей смерти

Флориан догадался о содержании письма, едва пробежался глазами по первым строчкам.

«Дорогой сынок, если ты читаешь сейчас это письмо, значит, я восстановила справедливость».

На двадцати листах, густо исписанных мелким чётким почерком, мама описывала в подробностях всю неприглядную семейную хронику после его ухода из дома.

***

— Флориан объявился, — сухо сказал за ужином Дирк. — Он… его компания хочет приобрести наш контрольный пакет.

Дирк что-то вещал об индексе DAX, падении валютных курсов и панику на нефтяных рынках. Эмма слабо понимала, о чём он говорит. Не потому, что не разбиралась в делах: муж жил своим бизнесом, и если они о чём и разговаривали, то как раз о концерне. Эмма была в курсе его проблем, вызванных острой нехваткой средств из-за череды мировых кризисов. Но при чём здесь это? Какое значение имеет вся эта ерунда по сравнению с возвращением их сына?!

Эмма упросила мужа провести переговоры у них дома, за семейным обедом. Весь месяц до встречи они только об этом и говорили.

Эмму словно прорвало. После ухода Флориана она, казалось, совершенно утратила способность плакать. Все душевные силы уходили на то, чтобы, несмотря на удар судьбы, держать лицо днём, и на нескончаемое самооправдание долгими бессонными ночами. Невыплаканные слёзы годами собирались в тяжёлые тучи. На душе было пасмурно, ветрено, и сверкали молнии. Но спасительного дождя всё не было. Эмма задыхалась от нехватки кислорода, а предчувствие надвигающейся бури сводило с ума.

Слёзы лились не переставая теперь, смывая с души грязь и боль. Душа вбирала их, как зачерствевшая и растрескавшаяся за годы засухи земля, и на бескрайней душевной пустыне зазеленели первые ростки надежды.

К сыну она в тот день так и не вышла — знала: не сдержится, забьётся в истерике, Флориан только позора за неё перед руководством наберётся.

Хотелось встретиться с ним наедине, по-семейному, прижать к груди и, баюкая, как в детстве, тихо рассказать о том, как она не-жила без него все эти годы.

Даст Бог, ещё свидятся. Но Бог так и не дал — видно, свой лимит шансов она исчерпала.

Эмма бросилась к мужу, едва машина с гостями скрылась из виду.

— Забудь! — рявкнул Дирк в ответ на невысказанный вопрос в её глазах. — Ни черта он не изменился.

Неожиданная оттепель сменилась вьюгой. Внезапно ударили морозы, уничтожив на корню нежные неокрепшие ростки надежды. В душу вернулась вечная зима, и всё потеряло смысл. Окончательно.

Эмма закрылась у себя в комнате и писала не переставая до утра. На рассвете забылась недолгим беспокойным сном, а в обед заехала в первую встречную мастерскую и, разыгрывая дурочку с фобией автокатастроф, принялась донимать механиков расспросами о том, как убедиться, что «с тормозами всё в порядке», и «отчего они могут испортиться».

— В общем, расскажите мне об этом всё-всё-всё! — с жаром воскликнула она, подкрепив свою просьбу существенным аргументом: — Я заплачу, сколько скажете.

Судя по виду дамочки и стоимости машины, на которой она приехала, обещание не было голословным, и парни с энтузиазмом принялись её просвещать.

— Для начала давайте рассмотрим устройство тормозного механизма, — терпеливо начал экскурсию по внутренностям её машины старший механик — угрюмый мужчина лет тридцати. — Вот это вы, наверное, знаете — педаль тормоза.

Эмма кивнула.

— Это основная часть тормозной системы — тормозные колодки, создают тормозное ускорение, — продолжал механик. — А это — тормозной шланг, который используется для передачи тормозного усилия на гидроцилиндры, расположенные в колёсах.

— Такой хрупкий, — растерянно заметила Эмма. — А вдруг он лопнет?

— Просто так он не лопнет, — снисходительно рассмеялся механик. — Разве что кто подпилит.

— А такое возможно?

— В жизни возможно и не такое, — философски заметил младший. Эмма испуганно ойкнула, а парень умолк под сердитым взглядом старшего: дама и так не в себе, а ты только подливаешь масла в огонь.

Но Эмму уже было не остановить. Почуяв верное направление, она вцепилась в них мёртвой хваткой, допытываясь, где и что здесь можно подпилить, «чтобы я знала, что и где проверять перед поездкой».

Вечером Эмма предложила мужу съездить на выходные в загородный спа-комплекс. Дирк не возражал — после пережитого они оба нуждались в отдыхе и смене обстановки — и даже взял в пятницу выходной. Накануне поездки Эмма отправилась в гараж и в нужном месте лезвием подрезала тормозной шланг. Утром предусмотрительно побросала на переднее сиденье сумки, а сама села за руль — во время семейных поездок Дирк охотно отдавал ей бразды правления, предпочитая роль пассажира, позволявшую просматривать в дороге бумаги и вести телефонные переговоры.

***

«У семейной империи может быть только один наследник, и этот наследник — ты.

Я не смогу искупить свою вину перед тобой даже так, но, возможно, мне станет легче.

С любовью,

мама

P. S. Будь счастлив, сынок!

P. P. S. Ты ни в чём не виноват».

Прощальное письмо-признание Эммы Вальберг, подкреплённое показаниями механиков из упомянутой ею автомастерской, полиция сочла достаточным основанием для прекращения расследования гибели супругов Вальбергов в связи с самоубийством убийцы. Влияния Корпорации хватило, чтобы официальной версией смерти признали несчастный случай из-за неисправных тормозов. Флориан просил об этом под предлогом сострадания к оставшемуся брату, которому с этим жить. В действительности же он сделал это ради матери — меньше всего она заслужила, чтобы остаться в памяти людской сумасшедшей убийцей. Этого недостаточно, чтобы искупить вину перед мамой, но, возможно, ему станет легче.

Дело закрыли в четверг.

Флориан ушёл с работы в обед, как только получил сообщение от Янсена, и отправился прямиком в Ольсдорф, где «проговорил» с мамой до закрытия кладбища.

Вернувшись вечером в Гамбург, он оставил машину на стоянке перед Корпорацией и отправился бродить по городу — в паломничество по местам, куда в детстве водила его мать.

Ломюленштрассе вывела его к Внешнему Альстеру — когда он был младенцем, мама любила здесь с ним гулять. Флориан невольно улыбнулся, вспомнив, как чуть не выпрыгивал из коляски от переполнявшего его восторга: «Коаблики!» Белые парусники, покрывавшие, точно гигантские чайки, всё озеро, были одним из первых и самых сильных впечатлений в его жизни. Вдоль набережных Ан дер Альстер и Баллиндамм он неспешно добрался до пристани Юнгфернштиг.