Директор подошёл не спеша. Его свежее бесстрастное лицо ничего не выражало, но в воздухе отчётливо пахнуло опасностью. Патрик замер и перестал дышать, когда Дэвид грубо схватил его сухими горячими пальцами за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза, и вместо приветствия спросил:
— Ну что, милый, ты подумал?
— Нет, — выдохнул он и против воли сглотнул. Кадык упёрся в пальцы Йоста.
— Плохо, милый. У тебя для этого было достаточно времени. Тебе нужно научиться быстро принимать правильные решения, если хочешь выжить и удержаться в этом бизнесе.
— Вы не так поняли, господин Йост. Я подумал. Это был мой ответ.
Из-под манжеты директорской рубашки матово блеснули холодные немигающие глазки-рубины платиновой змейки. Йост отпустил его подбородок, больно дёрнув напоследок в сторону, и быстрым шагом вернулся к себе.
Патрик поплёлся в свой кабинет, попутно раздумывая, собирать вещи сейчас или сначала дождаться звонка из отдела кадров. Звонок не заставил себя долго ждать — в десять его вызвали к президенту.
— У меня только что был Дэвид, — вместо приветствия сказал Хоффманн. — Таким взбешённым я его в жизни не видел. Он накатал на тебя убийственную характеристику с требованием немедленного увольнения ввиду полного несоответствия занимаемой должности.
Патрик молчал.
— Я так понимаю, у тебя с ним возникли разногласия по причине, о которой ты предпочёл бы… не говорить?
От неожиданности Патрик прикрыл глаза. Хоффманн знает. Хоффманн всё понял.
Ему вдруг подумалось, что лучше бы Хоффманн поверил Йосту, чем узнал правду. Патрик почувствовал, как к его щекам стремительно приливает кровь. Он быстро кивнул и опустил глаза, избегая проницательного взгляда старика.
— Я так и думал, — сказал тот. — Вот что, Пат, не бери в голову. Ты слишком ценный сотрудник, чтобы потерять тебя из-за… расхождения в характерах с шефом. С этого дня ты будешь работать непосредственно со мной. Я назначаю тебя на должность своего личного ассистента.
— Господин Хоффманн, я не уверен, что…
— Не спеши отказываться — это единственное место, где ты будешь для него недосягаем. И имей в виду: принимая твою сторону, я тем самым иду против своей правой руки, что, вообще-то, не есть коллегиально. Надеюсь, оно того стоит и мне не придётся раскаиваться в своём решении.
— Спасибо, господин Хоффманн, — пробормотал вконец опешивший Патрик. — Клянусь, вы не пожалеете.
***
С возрастом Петер Хоффманн всё больше убеждался, что жизнь прожита зря.
На первый взгляд, ему не в чем было себя упрекнуть: им удалось сполна осуществить безумную мечту Кейма — никогда ещё Германия не знала такого расцвета и благосостояния. Но…
Во-первых, это была мечта Кейма. Это Кейм прожил интересную, насыщенную, полную, свою жизнь. А он все свои лучшие годы потратил на воплощение чужих замыслов, хотя больше всего на свете хотел заниматься музыкой и сочинять песни.
А во-вторых, не всё было хорошо в Кеймовом королевстве. На первом этапе планировалось создать финансово-экономическую базу для будущего совершенного мира, что им с блеском удалось. Следующим шагом должна была стать радикальная законодательная реформа, призванная упразднить институт наследственности. Это было возможно, с точки зрения Кристиана, только одним способом — чтобы к власти пришли геи. У них, по вполне понятным причинам, не будет семьи и, прежде всего, детей, а значит, не будет и соблазна копить деньги для потомков. В итоге, предпочтение во всех сферах отдавалось юношам, увлекавшимся, подобно Кейму, философией древних греков. Германию, с лёгкой подачи комика Оливера Похера, стали называть Gaymany, а то и более откровенно — Gaymania.
И было кое-что ещё, волновавшее Петера не меньше: Кристиан действительно ценил в людях только интеллект и характер. Когда Кейм начал активно продвигать на роль его преемника Йоста, Хоффманн поначалу пытался обратить внимание Кристиана на моральные качества его протеже, но тот лишь отмахнулся: «Петер, не оценивай людей по меркам плебса. Гения без порока не бывает. Закон равновесия: если в одном месте прибавится, в другом — убавится. Если человек даёт миру больше, чем другие, мир и прощать ему должен больше, чем остальным».
Но больше всего на склоне лет Хоффманн сожалел о том, что так и не создал семью или хотя бы не обзавёлся ребёнком. Поддерживая заданный Кеймом стандарт, он так и не смог найти в себе мужество быть собой. Стыдясь своей тяги к примитивным бюргерским удовольствиям, он для виду содержал смазливых мальчиков, с которыми появлялся на модных тусовках, а тайком бегал в простецкие пивнушки и к женщинам.
Они были ровесниками, но Кейм выглядел лет на двадцать моложе своего истинного возраста, Хоффманн — на столько же старше.
«Это твоя страна, тебе и править, а я буду тебе помогать».
То, что по молодости и глупости казалось Петеру проявлением истинного великодушия и благородства, на поверку оказалось холодным расчётом: Кристиан был философом-теоретиком, он создавал концепции, а осуществлять их, делать всю чёрную работу приходилось ему, Петеру. Кейм был мозгом, он — рабочими руками. Слишком поздно он осознал, что пресловутое деление на высших и низших имело место и в самой их структуре: Кейм решал судьбы мира, а он просто внедрял его решения в жизнь.
По иронии судьбы, именно Кейм, считавший рождение детей прерогативой и единственно доступным способом самореализации для плебса, всю жизнь занимаясь любимым делом и играя в любимую игру, получил вдобавок ещё и сына. Из Дэвида ему удалось воспитать достойного наследника. Йоста Хоффманн недолюбливал и побаивался — слишком уж тот напоминал Кейма: такой же яркий, сильный и высокомерный, он считал, что весь мир создан исключительно как игровая площадка для его развлечения и принадлежит ему по праву рождения.
Другое дело — Патрик. С первых минут знакомства Хоффманн почувствовал в швейцарце родную душу: такой же усердный, как и он сам, Патрик считал, что признание и успех надо заслужить. Никому ничего просто так не даётся. Нужно много работать, зарекомендовать себя, и когда-нибудь тебя за это оценят и наградят сполна.
Кристиан с Дэвидом были прирождёнными хозяевами-властелинами, Петер с Патриком — добросовестными трудягами-исполнителями. Девизом первого тандема было «Хочу и возьму!», второго — «Постараюсь заслужить».
Дэвид, как и его наставник, был прирождённым геем. Патрик, как и сам Петер, нет. Но, в отличие от него, у Патрика хватило мужества остаться верным себе. Хоффманн его за это очень уважал.
Когда Кейм ненавязчиво заговорил о том, что «нам с тобой уже не двадцать, и пора подумать о преемнике для тебя», Петер не возражал. «Не пойми превратно, никто не собирается устранять тебя от дел, но речь идёт о будущем — Дэвиду понадобится не один год, чтобы полностью войти в курс дела. Начинать готовить его надо уже сейчас». Ему было всё равно. Внутренне он даже испытал сильное облегчение, как от внезапно замаячившего на горизонте привала в конце далёкого изнурительного пути в никуда. Для себя Хоффманн твёрдо решил, что как только Йост более-менее освоится в новой должности, он добровольно уйдёт в отставку. Займётся наконец тем, к чему лежит душа: откроет свою музыкальную школу, а возможно, даже продюсерскую студию, будет искать одарённых детей и помогать им проявить себя. А Кейм с Йостом пусть делают что хотят — с него довольно.
