— А у твоего нового протеже отличное чувство юмора, — ухмыльнулся Дэйву Флориан.

— Других не держим, — в тон ему ответил Йост. — Перспективный парень — далеко пойдёт. А мы ему в этом… поможем. Правая рука Дэвида расслабленно легла на спинку дивана позади Патрика. Вальберг поднялся.

— Ладно, Дэйв, я, пожалуй, пойду — думаю, ты и без моей помощи справишься. — Флориан сделал последнюю глубокую затяжку, размазал окурок в пепельнице и, залпом допив своё виски, подмигнул им на прощание: — Enjoy yourselves, guys!

Дверь за Вальбергом закрылась. Директор смотрел на него странным затуманенным взглядом; в помещении повисло физически ощутимое напряжение, отчего Патрик вдруг почувствовал себя очень неуютно. Отчаянно захотелось, чтобы в комнате появился хоть кто-нибудь ещё.

— Так как насчёт девочек? — ухватился он за спасительную мысль.

— Девочки? Зачем нам девочки? — хрипло рассмеялся Дэвид, опуская руку ему на шею. — Мы и сами прекрасно справимся. Не дав Патрику опомниться, директор притянул его к себе и впился в губы. От неожиданности и потрясения Патрик некоторое время сидел в оцепенении, покорно позволяя себя целовать. Но требовательный чужой язык во рту и наглая мужская рука на ширинке привели его в чувство. Патрик резко отпрянул.

— Дэвид… господин Йост… — от шока переход на официоз случился сам собой. — Нет. Не надо.

— В чём дело, милый? — Дэвид, уже порядком возбуждённый, схватил его за волосы и, больно дёрнув вниз, навис над его лицом. — У тебя никогда не было мужчины? Это поправимо — всё когда-нибудь случается в первый раз.

Патрик рванулся и, несмотря на количество выпитого, резво вскочил на ноги. Дурман как рукой сняло.

— Господин Йост. — Язык одеревенел и плохо слушался. — Вы меня, наверное, с кем-то перепутали.

— Да нет, мальчик, это ты, похоже, кое-что недопонял. Не советовал бы тебе ссориться со мной.

— Мне надо… подумать, — выдавил он первое, что пришло в голову. Чёрт, что он несёт?! О чём здесь думать? А впрочем, плевать, неважно, это всё от шока. Сейчас главное — отвлечь Йоста и поскорее убраться отсюда.

— Подумай, милый, — покладисто согласился директор. — Тебе понравится, я тебе это гарантирую.

Все те несколько шагов, что отделяли его от двери, Патрик кожей чувствовал тяжёлый немигающий взгляд шефа.

Йост перепил. Обкурился. Потерял ориентацию во времени и пространстве и принял его за одну из упомянутых им девочек. Бывает. Патрик готов был найти и поверить в любое, даже самое абсурдное, предположение, кроме самого очевидного. Потому что это не может быть правдой.

Дэвид проспится и назавтра всё забудет. Но даже если и так, это всё равно не имеет никакого значения… Потому что не забудет он, Патрик.

…Домой Патрик добрался около двух часов ночи. От потрясения и нервной усталости он долго не мог уснуть. Безуспешно проворочавшись в кровати всю ночь, он забылся коротким беспокойным сном лишь на рассвете.

В шесть утра прозвенел будильник.

Первые несколько секунд Патрик лежал неподвижно; ему снился один из тех снов, после пробуждения от которых хочется выть от отчаяния, что всё закончилось. Во сне ему было так хорошо, как в реальности ещё никогда не бывало. Вспомнить сам сон почему-то не получалось. Так иногда бывает: помнишь только послевкусие — общее ощущение от приснившегося, но подробности ускользают, как туман на рассвете.

Окончательно проснувшись и смирившись с возвращением к серой действительности, Патрик включил свет, опустил ноги на пол и зашарил ими в поисках тапочек. Взгляд зацепился за трусы. Твою мать! Обделался, как прыщавый подросток! И в этот миг он вспомнил. В голове, словно в калейдоскопе, закружились обрывки сна. Патрик застонал сквозь сжатые зубы и от бессилия ударил кулаком по стене — во сне директор получил от него то, чего вчера добивался наяву. Без малейшего сопротивления с его стороны. Но это было ещё не самое страшное. Настоящий ужас был в том, что ему — ему, Патрику — не Йосту! — это и вправду понравилось. Настолько, что на память осталось внушительное пятно на трусах. Патрик с отвращением стянул с себя плавки и вместо корзины для белья отправил их в мусорное ведро.

Стоя под упругими горячими струями душа, он с остервенением намыливал голову, будто надеялся вымыть из неё воспоминания о вчерашнем вечере. И сегодняшнем сне. Живой ум аналитика лихорадочно искал приемлемое объяснение.

Ему просто приснился банальный кошмар — каждому в жизни хоть раз да снятся кошмары. Если человеку, к примеру, снится, что за ним гонится убийца, это же не значит, что подсознательно ему хочется быть убитым? «После сна с преследованием люди обычно не просыпаются в блаженстве, а трусы если и оказываются мокрыми, то отнюдь не спереди», — ехидно заметил внутренний оппонент.

Патрик проигнорировал этот довод и попробовал зайти с другой стороны.

Йост был для него идеалом, живым наглядным воплощением того, к чему он сам так рьяно стремился. Не удивительно, что его подсознание таким причудливым образом решило с этой проекцией… слиться. Извращённые игры бессознательного, щедро сдобренные бухлом и травой и усиленные банальным недотрахом, — вот что это такое. Плюс гипнотический эффект пресловутого «последнего слова», которое лучше всего запоминается в любом разговоре: «Тебе понравится, я тебе это гарантирую», брошенное вдогонку Йостом. Ничего более.

Всё, решено. Больше никакой дури. И поскорее обзавестись бабой.

И только разобравшись с фрейдистскими мотивами, он наконец вспомнил, что у него имеется гораздо более серьёзная и реальная проблема, чем извращённые игры разнузданного подсознания.

Получивший строгое католическое воспитание, Патрик был довольно набожным, как для сегодняшнего времени и человека его склада ума. Воздержание от секса до брака, проповедуемое родителями-пуританами, было, конечно, перебором, но вот то, что предлагал ему шеф, — это однозначно… Патрик запнулся. Понятие «грех» его прогрессивный ум признавать отказывался. Но само явление, увы, существовало, и его надобно было как-то обозначить. Услужливый мозг тут же подбросил более приемлемый вариант, не ущемляющий его интеллектуального достоинства: никакой это не грех, это… извращение. И вообще, при чём здесь грех? То, что предлагает ему Йост, просто-напросто претит его честолюбивой натуре: Патрик очень гордился своим умом и деловыми способностями. Он вполне в состоянии достичь вершины сам. Делать карьеру через постель равнозначно признанию того, что ты не способен сделать её с помощью ума и профессионализма. Вот, именно! Он боится этого, а вовсе не… греха, страхом перед которым было пропитано всё его детство.

Размышляя в таком ключе, Патрик по дороге на работу и сам не заметил, как свернул в церковь Св. Бонифация.

Было раннее утро. Торжественная тишина и полумрак пустого храма сильно подействовали на него. Заиграл орган, и стройная философско-логическая концепция, выстроенная им по пути, рухнула. А вместе с нею рухнул на колени и Патрик, принявшись неистово молиться, как не молился до этого ни разу в жизни.

Полчаса спустя он вышел из церкви душевно умиротворённым и в непоколебимой внутренней уверенности, что всё будет хорошо.

Но чем ближе он подходил к зданию штаб-квартиры Корпорации, тем больше его вера ослабевала.

На свой этаж он поднимался уже, как великомученик на эшафот. Директор, несмотря на раннее время и тайные надежды Патрика, уже был на месте — дверь в его приёмную была открыта настежь. Пройти незамеченным вряд ли удастся. Так и не решив, как к нему обратиться — по имени или официально, Патрик изобразил на лице некое подобие улыбки и как можно небрежнее бросил на ходу нейтральное «Доброе утро!». В ответ раздался негромкий властный оклик: «Патрик!» Патрик застыл на месте.