Веттий остолбенел. Насколько пьяняще на него обычно воздействовало ее присутствие, ее кошачья грация, настолько неуклюжей, жалкой и отвратительной показалась она ему сейчас. Такое же чувство обычно возбуждали в нем грязные потаскушки с Субуры, цепляющиеся к прохожим. Пьяных женщин он вообще не выносил, а в своем кругу даже никогда не видел: для римской матроны не существовало порока более страшного, чем пьянство!

Дрожащий свет лампы освещал черты Марцеллы, как будто смятые воздействием винных паров, ее помутневшие глаза, почему-то залитые слезами, губы, чем-то измазанные и потерявшие свои очертания, искаженную улыбку. От нее пахло вином и терпкими благовониями, но во всем этом чувствовалась какая-то неприятная примесь, какая обычно бывает у пьяных. С трудом добираясь до него, спотыкаясь о чьи-то чужие ноги, Марцелла протянула к нему обе руки, одну с лампой. Их разделяло занятое кем-то ложе, которое она никак не могла сообразить обойти. «Ну же! – засмеялась она. – П-м-ги мне! В-зми мня к сь-бе!»

Впоследствии Веттий не раз казнил себя, что не исполнил ее просьбы, не увел, не унес ее из этого блудилища. Но в тот миг словно что-то треснуло в его душе: он отказывался верить, что та самая целомудренная матрона, которую он любил и боялся оскорбить поцелуем, оказалась простой потаскушкой. Он рванулся с места и устремился прочь, а Марцелла, не удержав равновесия, повалилась поперек спящего, через которого пыталась перебраться, выронив при этом лампу. Горячее масло кого-то обожгло, кто-то взвыл от боли…

Веттий не помнил, как выбрался из этого страшного дома, как потом, несмотря на полнолуние, долго блуждал по переулкам в дымном свете луны, не понимая, куда ему идти, как наконец добрался до дома дяди, до своей комнаты. В отчаянии повалился на кровать и вскоре забылся коротким тревожным сном. Во сне перед ним продолжали крутиться чьи-то тела, руки, чаши, Марцелла звала его, протягивала руки, просила о помощи, и слезы вновь стояли в ее глазах. Он проснулся с чувством страшной душевной боли. Воспоминание о Марцелле вызывало отвращение, но вместе с тем и тревогу.

Утром он долго не выходил из своей комнаты.

«Ныне же сердце разбито, шутя ты его расколола…» – крутились в мозгу строчки веронца о злосчастной вине Лесбии, разбившей его сердце. Душу его раздирали противоречивые желания: вопреки разуму, он вновь мучительно хотел увидеть Марцеллу, но умом понимал, что если ее вера и ее таинства таковы, то ничего общего между ним и ею быть не может. Да, верно, и она не захочет даже говорить с ним, памятуя, что он ее отверг, если она, конечно, вообще что-то помнит из вчерашнего…

Сквозь тревогу о Марцелле пробивалась и другая забота: о матери, Вибии. «Неужели и она… так?» – с ужасом думал он. Мрачные его мысли прервал Гельвидиан, постучавшийся в его дверь.

– Что с тобой, брат? Ты болен? Ты не собираешься сегодня к своему ритору?

Веттий нехотя поднялся и отворил дверь:

– Спасибо, брат! Ты прав, пора!

Гельвидиан пристально вгляделся в его лицо:

– Но правда, что с тобой?

– Ничего, пустое!

– Тебя вновь отвергла твоя возлюбленная?

– Нет, скорее это я отверг ее. С ней все кончено! – сердито отозвался Веттий.

Гельвидиан присвистнул. Потом, немного помолчав, добавил:

– А, ну тогда все понятно! Не буду докучать тебе расспросами.

На пути к Сервилиану Веттия остановил незнакомый раб и передал ему письмо. Веттий догадывался, от кого оно, но все же остановился и поспешил прочитать. Да, он не ошибся: ему писал «Великий Учитель». Приветствия в письме не было, оно начиналось как будто с середины: «Мне доложили о твоем позорном бегстве со священной трапезы. Выходит, я ошибся в тебе. Ты пуст, и нет жемчужины в твоей душе. Отныне вход в наше собрание тебе закрыт, и наше племя тебя отвергает. Ты больше не вправе искать общения с нами. В остальном предоставляем тебя твоей судьбе. Напоминаю только о данной тобой клятве. Если ты нарушишь ее, кара придет с небес. Что же касается нас, нам глубоко безразлично твое мнение о нас. Мы крайне разочарованы. Прощай!»

Рассерженный, Веттий плюнул и швырнул письмо на землю. Немного отойдя, он заметил боковым зрением, что тот же раб, который его ему передал, поднял с земли брошенные им таблички. «Я бы мог написать ему то же самое! – думал Веттий в досаде. – Люди с нечистой совестью! Собственных угроз боятся!»

Через несколько дней служанка Марцеллы принесла ему короткую записку: «Приходи, прошу тебя!» Веттий был крайне изумлен. «Что это, ловушка? – подумал он. – Чего она добивается!» Он вопросительно посмотрел на рабыню, но та подтвердила на словах: «Госпожа очень просила тебя прийти! Что мне передать ей?» Веттий ничего ей не ответил. Сначала он твердо решил не ходить, потом поймал себя на том, что думает только о Марцелле, мысленно что-то ей доказывая, а потом сам не заметил, как оказался у ее дверей. «Как хорошо, что ты пришел! – обрадовалась встретившая его в вестибуле рабыня Сотерида – та самая, которая сопровождала Марцеллу в день их знакомства. – Сейчас я доложу госпоже!»

Марцелла, одетая в простую домашнюю длинно-рукавную тунику, с волосами, небрежно связанными в узел, встретила его, полулежа на ложе, не в своем таблине, где они обычно занимались, а прямо в спальне, куда до этого она его не допускала. Выглядела Марцелла неважно: она как будто пополнела, тело ее как-то обмякло, лицо было бледно, с зеленоватым оттенком, который она даже не попыталась скрыть румянами. Припухшие глаза выдавали недавние слезы. Несмотря на это, а также на то, что воспоминание о гнусном пире было в нем еще свежо, Веттий вновь почувствовал трепет и благоговение.

Увидев его, Марцелла приняла сидячее положение и слабо улыбнулась:

– Я уж думала, что ты не придешь.

– Я и не хотел идти, – откровенно признался Веттий. – Но что с тобой? Ты выглядишь нездоровой! – В душе его вновь ожило привычное внимание к любой мелочи, ее касавшейся.

– Нет, не то, – уклончиво ответила Марцелла.

– А почему ты плакала?

– С чего ты взял?

– По глазам видно!

Некоторое время они молчали.

– Я получил письмо от твоего Учителя, – заговорил он наконец. – Даже и не думал, что придется еще увидеться с тобой.

– Он не знает, что я тебя позвала.

– Но чего ты хочешь? Тебе нужна помощь? Давай я схожу за врачом!

– Ах, я не знаю… – она закрыла лицо руками и некоторое время молчала. Потом отвела их. – Нет, врача не надо. Тут другое. Я просто… хотела посмотреть на тебя…

– Ну так вот он я. И что же?

– Ничего. Просто побудь со мной какое-то время. Расскажи что-нибудь. Как твои занятия в Атенеуме? Уже начались?

– Что вам, посвященным в тайное знание, до жалких попыток психиков что-то познать своим ограниченным умом? – усмехнулся он.

– Не сердись! – кротко попросила она. – Мне просто хочется отвлечься!

Ему показалось, что она вновь стала его сверстницей, как тогда, весной, на вершине Яникула. Не было обычной снисходительности, чувства превосходства. Веттий приблизился к ней, устроившись на маленькой скамеечке у ее ног, еще раз всмотрелся в ее лицо, потом одной рукой обнял ее колени, другой взял ее за руку.

– Марцелла! Ты же умная девушка… женщина! Неужели ты веришь во всю эту чушь про совокупляющиеся эоны? Все эти ваши построения – какая-то инсула Феликлы с главным богом под самой крышей. Что это чушь – я чувствовал и раньше, но не решался тебе сказать, думая, что нечто главное, чего я не понимаю, еще впереди! А теперь я посмотрел на вашу оргию, но увидел только тьму, в которой нет никакого света. Можете сколько угодно твердить, что это во мне нет жемчужины, но я всего лишь повторяю то, что говорит моя совесть. Если ты прислушаешься к своей, я уверен, она скажет тебе то же самое. Все эти красивые слова – только прикрытие самого пошлого разврата. Я бывал на пирах философов и разочаровался в них, потому что там было много пустой болтовни, но там никогда не опускались до такой мерзости. Неужели тебе самой не стыдно вспоминать все это и саму себя?