Он долго еще говорил про эоны, архонтов, двадцать четыре тайны, – хотя Веттий уже достаточно слышал о них от Марцеллы, многое, тем не менее, было ему непонятно. Но наконец прозвучало то, что поняли все:

– Начнем же пир! Сейчас наши сестры усладят ваш слух божественными гимнами, и под звуки этих песен вы почувствуете, как высшее в вас отделяется от низшего.

После этого он возжег от свечи благовоние в трех стоящих рядом курильницах и возлег на главное ложе в первой девятке. Его примеру последовали другие, и тут же мальчики-прислужники начали обносить гостей вином и всевозможными угощениями – как на обычных пирах – и в воздухе стал распространяться сладкий волнующий аромат, какого Веттий никогда не обонял. Глядя на то, какие кушанья разносят рабы, Веттий не мог не отметить, что в отличие от философских пиров здесь явно прослеживалось неравенство: все, приготовленное Учителю и возлежавшим с ним, было намного более изысканно, чем то, что подавалось остальным. Так, к его ложу подносили то устриц и омаров, то отборные маслины, то большую жареную краснобородку – одну из ценнейших рыб, – то фаршированную матку свиньи, а к тому, на котором возлежал сам Веттий, принесли только мелких улиток, горшок гороха с люпином и костлявые куски разделанного зайца. Впрочем, это обстоятельство Веттия совсем не огорчило.

Сначала все было чинно. Зазвучали флейты, и одна из женщин – совсем молодая девушка – запела по-гречески:

Пропев это, девушка вдруг сбросила с себя покров и предстала перед всеми совершенно нагая. Одобрительный гул прошел по атрию, и многие из присутствующих женщин последовали ее примеру и сбросили с себя покровы. Потом запела другая:

Веттию, как обычно, нравились эти песни, и он слушал пение с удовольствием, но уже с середины второй почувствовал, что все эти прекрасные слова не имеют никакого отношения к происходящему. Пирующие – не исключая Великого Учителя – смеялись, много пили и ели и недвусмысленно заигрывали с девушками-певицами, чьи молодые, свежие тела притягивали взгляды и руки, и с мальчиками-прислужниками. Зазвучали непристойные шутки, столь разительно отличавшиеся от слов песен, и грубый, плебейский смех, похожий то на икоту, то на ржание – ничего подобного невозможно было и представить на пирах у Геллия или Фронтона. Веттий ждал, что Великий Учитель возмутится и восстановит порядок, но тот не проронил ни слова. Вскоре каждый, кто хотел, нашел себе пару. Кто не искал пару, тот услаждался вином и пищей, – многие ели с такой жадностью, как будто до этого долго голодали.

Потом пели и другие девушки и наконец настала очередь Марцеллы. Она не сбрасывала с себя одежд, и ее голос звучал болью и отчаянием:

Великий Учитель, не дослушав, встал со своего ложа и удалился из помещения, уводя одну из девушек. Марцелла, прервав свою песню на полуслове, бросилась вслед за ними.

После их ухода началось что-то невообразимое. Несмешанное вино полилось рекой, перемены блюд следовали одна за другой, флейты и кимвалы зазвучали бешеным весельем, движения стали раскованными, потом развязными, потом откровенно непристойными, как пляски гадесских танцовщиц. Мужчины и женщины начали совокупляться прямо на виду у всех и порой без разбора пола, правда в полумраке постепенно потухающих светильников и дымном курении благовоний лица были почти неразличимы.

Веттий смотрел на все это в ужасе. Он успел выпить немного вина, и оно ударило ему в голову, но не заглушило чувства острого стыда и разочарования. «Так вот что они называют освобождением, путем к свету? – думал он. – Но это же просто какой-то лупанарий – и где в нем свет?» Покинув то гостевое ложе, на котором он должен был возлежать вместе с другими непосвященными, несчастный забился в угол, спрятавшись за колонну, и думал только об одном: как бы незаметно выскользнуть из этого ужасного помещения. Но тело его оцепенело. Сколько времени так прошло, он не помнил. Некоторые пьяные заснули кто на ложе, кто прямо на полу.

Однако самое страшное для Веттия было еще впереди. Внезапно он увидел Марцеллу, которая пробиралась среди сплетающихся тел с глиняной лампой в руке и явно кого-то отыскивала взглядом. Теперь и она была обнажена, волосы ее, в начале пиршества красиво убранные, были смяты и наполовину распущены, как будто кто-то таскал ее за них, но ей не было до этого никакого дела. Вообще, судя по неловкости движений, она была совершенно пьяна. Двигаться ей было нелегко и по другой причине: по мере ее продвижения всякий, кто еще не спал, пытался к ней пристать. От кого-то она отмахивалась, от кого-то уклонялась и продолжала свой неверный путь. Она почти прошла все помещение до конца, но тут кто-то все же захватил ее к себе на колени, начал тискать и подал ей кубок. На этот раз она не отказалась, громко смеялась от щекотки и поцелуев, но потом вновь высвободилась и, не забыв свою лампу, продолжила поиски. Наконец она добралась до сжавшегося за колонной Веттия. «А-а, вот он! – с надрывной радостью в голосе воскликнула она и продолжала заплетающимся языком, проглатывая половину звуков. – Ть-бя-то я и…щу! Уч-тель вь-лел мнь быть с т-бой!»