Марцелла, конечно, чувствовала, что его неусыпная заботливость подпитывается чувствами, несравненно более глубокими, чем те, что он выражал словесно. Со своей стороны она относилась к Веттию с тем снисходительным благодушием, каким матроны порой одаривают мальчиков-рабов, не воспринимая их всерьез: его ухаживания были ей приятны и немного льстили ее самолюбию. Стоило ей мимоходом проронить, что она чего-то хочет: отведать кидонских яблок в меду, полюбоваться только что распустившимися гиацинтами или иметь у себя говорящую сороку в клетке, – как Веттий бросался исполнять любое ее желание.

Незадолго до майских календ Марцелла заявила, что не отказалась бы погулять в сосновом лесу на Яникуле. Веттий тут же пообещал ей нанять лектику, несомую шестью лектикариями. В день, назначенный для прогулки, – это был четвертый день до майских нон, – к полудню роскошные носилки были поданы к дому Марцеллы, и в них уже сидел Веттий. Дюжие носильщики, нанятые на целый день, должны были отнести господ на Яникул, ждать у подножия холма, пока те будут гулять, и к вечеру доставить домой. В денежном выражении этот день стоил Веттию не меньше месяца обучения в Атенеуме, но желание угодить возлюбленной было слишком велико.

Пока Веттий ждал Марцеллу, стоя возле лектики, случилось нечто, весьма его удивившее. Где-то за спиной он услышал скрипучий голос Кресцента – этот голос он не спутал бы ни с чьим другим. Правда, слова, произнесенные им, были довольно необычны для киника: «Ох, и люблю же я тебя, мой цыпленочек!» Охваченный любопытством, к кому бы мог так обращаться омерзительный киник, и главное, кто бы мог вытерпеть от него такое обращение, Веттий оглянулся и чуть не открыл рот от изумления: мимо него, в паланкине, еще более роскошном, чем тот, в котором предстояло ехать ему самому, проплывал Кресцент. На какое-то мгновение Веттий явно его увидел. Да, это, несомненно, был Кресцент – ну, или его брат-близнец. Однако при полнейшем сходстве несходство было еще более разительным. Этот новый Кресцент был чисто вымыт, его длинные волосы – расчесаны и даже завиты, что смотрелось весьма комично при малом их количестве. Одежду Веттий рассмотреть не успел, но на обычное нищенское рубище она явно не походила. Рядом с киником в носилках сидел мальчишка лет четырнадцати, напомаженный, завитой, с ярко крашенными губами. Это было какое-то мгновение: двойник Кресцента задернул занавеску (на пальце блеснуло кольцо с сардониксом), и лектикарии унесли его прочь. Но Веттий голову готов был дать на отсечение, что это он, и никто другой.

Некоторое время юноша еще раздумывал над этим странным явлением, но тут из дома вышла Марцелла, он выскочил ее встречать и забыл обо всем на свете, залюбовавшись ею. Одета она была просто, по прогулочному, но, как обычно, радовала взгляд: на ней была золотистая туника и фиалкового цвета палла. Она благосклонно улыбнулась, изящным жестом подобрав платье, взобралась в лектику, Веттий уселся на сиденье напротив нее. Лектикарии дружно подняли просторные носилки на плечи и пустились в путь в западном направлении, к Яникулу.

Миновав Эмилиев мост, по Аврелиевой дороге, проходящей через сады Цезаря, вдоль акведука и мимо нескольких вилл, они менее чем за час добрались до подножия этого сильно вытянутого с севера на юг горного кряжа в той его части, где возносилась самая высокая вершина, открывавшая великолепный вид на Город, и где все еще сохранялся свободный от застройки лес, ибо Яникул давно уже облюбовали для своих вилл поклонники тишины и уединения. Было довольно жарко, на небе собирались башнеобразные облака, обещавшие ливень к концу дня. Крутой склон порос раскидистыми пиниями, и воздух здесь был совершенно особенный, смолистый, сосновый, в кронах деревьев перекликались горлицы, высоко в небе плавали ястребы. Почва под пиниями была покрыта густой и свежей травой, в которой пестрели мелкие цветы, а при ходьбе из-под ног то и дело с шорохом разбегались прыткие зеленые ящерицы.

Веттий и Марцелла начали подниматься по узкой и крутой тропке, ведущей к вершине холма. Марцелла была в приподнятом и даже шаловливом настроении и бодро взбиралась по круче, все время оставляя Веттия позади и посмеиваясь над его медлительностью. Вся ее важность наставницы куда-то ушла, и Веттий как никогда ясно чувствовал, что она всего лишь его сверстница. К тому же, вопреки своему обыкновению носить башмачки на высокой подошве, на этот раз Марцелла надела греческие сандалии, чтобы легче было лазать по склонам, и стала еще меньше ростом – Веттию она едва доставала до плеча.

– Ну-ка догони меня! – вдруг крикнула она и пустилась бежать вверх по круто поднимающейся тропке.

– А ты позволишь мне себя поцеловать, если я тебя догоню? – крикнул он вслед.

Она даже остановилась.

– Что за речи, мой юный друг? Ты, кажется, забыл, какую клятву ты дал? – спросила она строго. В ее голосе зазвучали привычные нотки высокомерия, и Веттий испугался, что она вообще скажет, что возвращается домой. Но наставница неожиданно смилостивилась. – Ладно, так и быть! Один раз и в щечку.

Веттий не стал торговаться и последовал за ней, но она словно растворилась в воздухе. Он недоуменно оглядывался и вдруг откуда-то сверху услышал ее голос: «Э-эй!» – Он поднял голову: Марцелла стояла на узком уступе скалы почти над его головой. «Я горная нимфа Эхо, повелительница скал!» – тоном театральной актрисы провозгласила она, торжественно поднимая руку и вытянувшись в струнку. Он устремился вслед за ней, но она уже с легкостью и изяществом горной козочки перебралась на другую скалу. Глядя на нее, Веттий подумал, что замужество отнимает у девушек значительную часть детства и что это недоигранное детство порой ищет выхода. Вон Присциллина, старшая дочь сенатора, еще в куклы играет, а между тем ее брак – дело решенное.

Веттию пришлось немало потрудиться, чтобы догнать свою резвую наставницу и получить обещанную скромную награду.

Они двинулись дальше по тропинке. Марцелла, немного устав от беготни, шла чуть впереди Веттия, попутно срывая цветы и сплетая венок.

– Кто тебя научил так лазать? – спросил он после некоторого молчания.

– В детстве это было любимой моей забавой, – ответила она. – Мы жили в Номенте, точнее в сельской местности близ Номента, неподалеку от скал Форул, там у отца было именьице. Отца, к сожалению, разорили управляющие, которым он доверился. Только у нас и оставалось, что это именьице. Сестры сидели дома и учились прясть шерсть, я же читала книги, а в свободную минутку норовила улизнуть в горы. Когда я возвращалась домой с разбитыми коленками, меня очень ругали и стращали козлоногими фавнами. А я так мечтала их увидеть!»

– А потом? – спросил Веттий.

– А потом отец умер, именьице продали, а меня опекуны выдали замуж…

Это прозвучало так же, как обычно говорят о чьей-то смерти: «А потом он умер».

Веттий не сразу решился продолжить разговор.

– Скажи… – робко начал он. – Только не обижайся на мой вопрос: ты была несчастна в браке?

– В браке нельзя быть счастливым, – решительно ответила она. – Это только первоначальное опьянение создает ощущение счастья. Но меня и оно не коснулось. Наверное, это и хорошо! Мне было четырнадцать, ему – под шестьдесят, какое уж тут счастье? Но он хотел наследников, до безумия, а их не было. Он и первый-то раз женился не рано. Потом первая жена умерла, со второй он развелся, я была третья. А детей не было ни от одной. Он упорно лечился от бесплодия и меня заставлял лечиться. Говорили, что сам от этого лечения и помер. То ли принял что-то слишком сильное, то ли склянки перепутал. Вообще он уже подумывал развестись и со мной. Меня потом еще подозревали, не я ли его извела. Но я тут ни при чем, жизнью могу поклясться. Я, конечно, страдала, но убить человека… – нет, я на это не способна! Но, если задавать любимый вопрос юристов: кому на благо? – то я и правда оказалась в выигрыше. Все же наследство мне досталось, хотя от половины я вынуждена была отказаться, столько было долгов. У нас был дом, но его пришлось продать. Да мне и не хотелось бы там жить, там слишком многое напоминало о моем заточении. Нет, мне, конечно, не следует жаловаться на мужа, он был неплохой человек. Даже позволял мне читать и брать уроки – хоть в этом шел навстречу. Но все равно, как вспомню кое-какие подробности нашей с ним совместной жизни, так тошно делается…