Я смотрю ему в лицо и понимаю, что он совсем не расстроился. Он даже как будто рад, что я все это высказал. Белоснежка улыбается так широко, что ее хочется стукнуть. «Ой, да ладно тебе, это же весело». Глядя прямо в улыбающееся лицо Роджера, я спрашиваю:

– Стоп, это что, была какая-то проверка?

– Погоди, – просит он, – расскажи про ваш бой. – Он чуть наклоняет голову и улыбается: – Ты выиграл?

Я напоминаю себе, что Роджер тоже когда-то был мелким злобным задротом из штата ЗЛ. Он был спасен и теперь хочет спасти меня. Или нет. Мудак. И все же я невольно ухмыляюсь в ответ. «Джеральд, ты тоже мудак». Белоснежка, похоже, разочарована в нас обоих.

– Покажи руки, – просит Роджер. Я повинуюсь. Он изучает трещины, синяки и шишки. Не дожидаясь просьбы, я поднимаю футболку и показываю ему ребра. С усилием наклонив голову, я вижу, что моя кожа пошла яркими красно-лиловыми пятнами: интересно, нет ли внутреннего кровотечения? Тут я вдруг вижу нас со стороны – глазами Белоснежки. Я вижу, как тупой подросток поднимает футболку и хвастается перед тупым взрослым своими отбитыми ребрами. Я вижу, как они оба радуются, что фальшивый ямаец Джеко получил по заслугам. Такое ощущение, что им нравится боль. Такое ощущение, что они хотят злиться и получать синяки. Как будто они ими гордятся. Я вдруг понимаю, что так и есть. Я горжусь собой. Я гордился, когда прогрыз дыру в лице безымянного парня. Я гордился в субботу, когда прокусил Таше руку до крови. Я гордился собой каждый раз, когда срал на обеденный стол. Я сижу на ярости, как на наркотике. Осознав это, я улыбаюсь.

– Джеральд, почему ты так радуешься? – спрашивает Белоснежка.

«А чему мне еще радоваться?»

– Да тысяче разных вещей! – парирует она.

– А какой тогда видок у другого парня? – спрашивает Роджер.

Я отпускаю футболку:

– Как будто его поездом переехало.

Мы переглядываемся – два беженца из штата ЗЛ. Мне хочется спросить, почему он так не хочет, чтобы я с кем-то встречался. Он бил свою жену? Шпынял детей? Он правда думает, что от женщин одни неприятности?

– Поездом переехало. Прекрасно. Я готов ставить на тебя деньги, – отвечает Роджер.

Мы с Белоснежкой пялимся на него во все глаза. Как будто на наших глазах вылетает из куколки бабочка. Только совсем не та бабочка, которая должна была вылететь, потому что весь мир – сплошной обман.

========== 39. ==========

Перед тем как начать собираться в школу, я полчаса пересматриваю видео с трапецией из Монако. Я поздно выхожу завтракать, и, пока я ем и вспоминаю, как Роджер только что не возбудился при виде моих ребер, по лестнице поднимается Таша в банном халате и говорит что-то маме; я пытаюсь делать вид, что ее тут нет. Потом она обращается ко мне:

– Я слышала, наш большой мальчик завел себе девушку. Ее тоже искусаешь?

Я игнорирую слова про укус:

– О чем ты? Никаких девушек у меня нет.

– Я слышала другое, – отвечает Таша.

– Слушай, тебе же уже двадцать один? Почему ты торчишь тут и разносишь сплетни о школьниках? Ты что, умственно отсталая?

Я встаю и выхожу из кухни.

– В коррекционном классе учусь не я! – говорит мне в спину Таша. Я разворачиваюсь и пристально смотрю на маму с Ташей:

– Да, зато я не такой кретин, чтобы жить у мамы в подвале, потому что я такой тупой, что три раза вылетал из колледжа и ни один идиот меня никуда не возьмет.

– Хватит! – просит мама.

– Я уж постараюсь, чтобы твоей девушке сообщили, что ты по мальчикам, – замечает Таша. – Дэнни знает ее брата.

Я трясу головой и пожимаю плечами:

– Я не знаю, о чем ты, но работу ты так все равно не найдешь. – И выхожу в гараж.

В гараже стоит Дэнни. Мне хочется наброситься на него и бить, пока он не сольется с гаражным полом, пока не станет огромным, липким красным пятном на идеально ровном цементном полу, который мама заставляет папу мыть дважды в год, как будто гараж – это такое чистое место, где не проливается масло и не писают мыши.

– Привет, – говорит Дэнни.

– Привет, – отзываюсь я, направляясь к своей машине, стоящей у выезда.

– Можно побить твою пневмогрушу? – спрашивает он.

– Нельзя, – отвечаю я.

Я сажусь в машину и поворачиваю ключ в зажигании, чтобы машина прогревалась. Потом я снова захожу в гараж: Дэнни по-прежнему стоит там же, где стоял минуту назад, когда я запретил ему. Думаю, он пытается решить, стоит ли подходить к пневмогруше, пока я в школе. Я вдруг понимаю, что в семье Фаустов он совершенно свой. Он точно тот тупой сын, которого им всегда не хватало. Он может занять мое место.

Я возвращаюсь в кухню и говорю маме, оставшейся там в одиночестве:

– Мам, я решил, что хочу на день рождения.

– Да? – спрашивает она.

– Может, карточку на бензин? Ну знаешь, которая по предоплате, чтобы я сэкономил немножко денег на колледж.

Она хмыкает:

– На колледж?

Я беру с собой обед и возвращаюсь в гараж. Дэнни стоит на том же месте.

– Конечно, бей грушу на здоровье! – говорю я. – Только не оставляй мне потные перчатки, ладно?

Когда я закрываю за собой дверь гаража, он продолжает смотреть на меня взглядом грызуна.

По дороге в школу я больше не случаю барабанные ритмы. Я дважды проверяю, что положил рабочие брюки на заднее сиденье. Сегодня я выбрал брюки хаки, потому что они подчеркивают мою задницу, а теперь меня вдруг начало заботить, как выглядит моя задница, когда я стою в седьмом окошке и обслуживаю хоккейных фанатов.

Я приезжаю настолько заранее, что первый паркуюсь на школьной парковке. Я лезу в рюкзак и достаю библиотечный экземпляр «Ромео и Джульетты»: нормальный английский на одной стороне разворота и шекспировский – на другой, – который начал читать вчера ночью. Я читаю и удивляюсь, что что-то попадает мне в голову, а потом злюсь, что не верил в это. Я не умственно отсталый. Это у мамы винтика в голове не хватает. Ей нужно, чтобы я отставал в развитии, лишь бы Таша была счастлива. Она хотела, чтобы Лизи никуда не поступала, лишь бы Таша была счастлива. Какая же жесть. «Да ладно тебе, это же весело».

Я пытаюсь найти в этом что-то веселое: разве не забавно, какие все вокруг тупые? Не я! А моя мама! И ее старшая дочь! Какая ирония, а?

Когда Ханна садится за наш обеденный столик, я продолжаю читать «Ромео и Джульетту» и как раз дохожу до строчки: «Читаю мою судьбу в несчастии моем». Я читаю дважды, а потом подглядываю на соседнюю страницу, где все написано нормальным языком, убеждаюсь, что понял правильно, и радостно смеюсь.

– Над чем смеешься?

Не могу же я сказать Ханне, что я просто радуюсь, что не умственно отсталый:

– Ни над чем. Просто Шекспир – забавный парень.

Она кивает и садится за столик:

– И правда. Читал уже «Сон в летнюю ночь»?

– Не-а.

– Уморительная книга.

Я вдруг снова чувствую себя тупым. Тупым быть очень просто. Здесь, в городе Тупоград, вообще никакого стресса. Если все ждут, что ты вырастешь тупым, то ты можешь спокойно повсюду срать или не читать «Сна в летнюю ночь», твоя жизнь так и так уже полный ноль.

– Джеральд? – окликает Ханна. Я смотрю на нее, не прекращая думать, насколько же удобнее быть тупым. – О боже, – вздыхает она, – иногда с тобой слишком сложно разговаривать.

– В смысле? – спрашиваю я, как будто обиделся, потому что мне не нравятся ее слова.

– Я сказала, что иногда с тобой сложно разговаривать, – повторяет она. – Потому что ты погружаешься в какой-то свой мир. – Она говорит, листая учебник, как будто не злится. Или правда не злится, не понимаю. – Ты всегда так делал, – добавляет она.

– В каком смысле? – переспрашиваю я. – В каком смысле – всегда? С прошлой недели, что ли?

– Нет, Джеральд, в смысле – с самого детства. Еще в шоу. Там ты тоже так делал.

Тут я понимаю, почему именно Джеральду Фаусту лучше ни с кем не встречаться. Очень сложно заводить отношения, когда все всё про тебя знают. И уже успели как следует поразмыслить над причинами твоих поступков. И все уже знают, с чем у тебя проблемы. И все знают тайны твоего прошлого. И все думают, что знают, как тебе помочь. Потому что все верят тому, что видят по телевизору. Потому что никто еще не понял, какая это все хрень.