Вернувшись обратно в чулан, я осмотрела зуб Дарлы, лежавший там, где я его оставила. Я решила подвесить его обратно к потолку вместе с той же запиской: «Не жить своей жизнью – все равно что убить себя, только дольше». Пусть он снова заменяет мне омелу – каждый раз, когда я прохожу под ним, он будет дарить мне удачу, и однажды я наберу достаточно сил, чтобы возглавить сопротивление.

Пока папа ходил на почту, я напечатала четыре кадра. Один – портрет Ричарда с «USS Pledge». Хороший вышел кадр. Ричард смотрел в кадр с легкой улыбкой и как будто рад был знакомству со мной – с девочкой, которая что-то знала о его войне. Следом я напечатала фотографию кнопки лифта с надписью «Двери открываются». На третьей Питер смотрел на меня на фудкорте. Он искренне улыбался, как будто однажды мы действительно будем вместе, пока не поседеем. Как будто меня действительно можно любить. Никаких палаток. Никаких сисек. У Питера был такой вид, как будто ему нравился мой мозг. Если возможно было передать это снимком, то мне удалось. Четвертой я напечатала фотографию своего лица в очках в виде летучей мыши. Здорово вышло. Я вклеила ее в «Историю будущего» и подписала: «Глори О’Брайан, Снайпер, ненавидит мир».

Я вдруг заметила, что наши с Дарлой тетради лежат рядом, и прочла названия: «Зачем люди делают снимки» – «История будущего». Вот что такое снимки, они – история будущего. Они переживут всех нас и будут напоминать нам, что даже если чего-то нет, даже если это что-то никогда уже не подоткнет тебе одеяло и не споет колыбельную, оно все еще здесь, в бумаге и галогениде серебра. Все еще здесь, пока можно посмотреть на фотографию и вспомнить. Все, что есть на снимках, имеет силу и меняется вместе с тобой.

– Я пошел к ней! – крикнул сверху папа.

– Подожди меня! – попросила я. Фотографии лежали в промывателе, так что я просто включила верхний свет и поднялась. Папа явно нервничал.

– Успокойся, – попросила я. – У тебя связаны руки, помнишь?

Не ответив, папа вышел на дорогу и пошел к дому Жасмин. Я села на кресло-качалку и стала смотреть ему вслед. Дверь открыл Эд Хеффнер и пожал папе руку, обнимая его другой. Кажется, он пригласил папу зайти, но папа остался стоять на старом шатком крыльце, пока наконец не вышла Жасмин Блю. Папа что-то сказал ей. Я для того и осталась сидеть на крыльце, чтобы он мог сказать то, что нужно. Жасмин что-то ответила. Эд попытался что-то вставить, но Жасмин подняла руку, чтобы он помолчал. Минуту Эд смотрел себе под ноги, а папа с Жасмин еще что-то говорили. Потом папа отдал ей письмо, кивнул на прощание Эду, спустился по ступенькам и пошел назад ко мне. Как только папа вышел на дорогу, Жасмин пошла следом. Она молча шла, сжимая в руке разорванный конверт и письмо. Она так спешила, что запуталась ногами в своем хипповском платье. Папа перешел дорогу и плюхнулся на крыльцо рядом со мной, а Жасмин смотрела на нас с той стороны дороги, пропуская машину.

– Ты не можешь! – крикнула Жасмин.

– У меня нет выбора, – ответил папа.

– Участок по праву наш! – заявила Жасмин, переходя дорогу.

– Покажи мне хоть одну налоговую квитанцию на него, – парировал папа.

– Мы не верим в налоги, – возразила Жасмин. – И ты прекрасно это знаешь.

– Как удобно.

Жасмин тяжело вздохнула и пробормотала что-то грозное.

– Рой, зачем ты это делаешь? Разве нельзя просто все забыть?

– Что забыть?

– Дарлу.

Вот оно и прозвучало. Из уст Жасмин Блю Хеффнер. «Дарла». «Дарла-Дарла-Дарла».

– Она была моей женой, – произнес папа. – С чего бы мне ее забывать? Это ее дом. Глори – ее дочь. – Он стукнул по подлокотнику. – Это было ее чертово кресло! А это, – он показал в сторону коммуны, – это ее земля.

– И ты украдешь ее у нас, – продолжила Жасмин.

– Как я могу украсть то, что и так мое? – удивился папа. – И вообще, ты читала письмо? Дело не только во мне. Муниципалитет тоже обеспокоен. Может, просто порадуешься, что ты эила своей мечтой столько лет?

– Ты всегда был жирным, жадным кретином!

Кажется, ее выпад шокировал нас обоих одинаково. Хотя, может, ничего удивительного не случилось. Может быть, мы давно поняли, что Жасмин просто самовлюбленная дура, считающая, что юристы, муниципалитет и сборщики налогов тупее ее. Как и мы.

– Конечно, был, – парировал папа. – И все эти фотографии ты послала мне именно потому, что я жирный, жадный кретин.

– Мой адвокат с тобой свяжется, – заявила Жасмин. Папа ответил:

– Если хочешь пойти сложным путем, я лучше запасусь копиями документов о продаже тебе участка. Вот только их нет. Сенсация.

Тут я засмеялась. Или просто хихикнула. Жасмин просто застыла на месте и пялилась – сначала на папу, потом на меня.

– Ты такая же чокнутая, как твоя мать, – сказала она наконец.

– Спасибо за комплимент, – улыбнулась я.

За ужином я почувствовала, что папе не по себе.

– Поверить не могу, что она так среагировала, – заметила я.

– Надеюсь, ты не приняла близко к сердцу то, что она сказала про маму. Жасмин самовлюбленная дура и всегда ей была.

Я хотела сказать что-нибудь о том, что яблоко от яблони недалеко падает, но не стала. Я молча ела и думала об Элли и о последнем послании от Эда Хеффнера. Элли будет стоять среди уток. Элли сядет в машину. Элли уедет. Навсегда. У меня вдруг пропал аппетит.

========== Прямо сегодня ==========

На следующий день Элли зашла ко мне и сказала, что они уезжают.

– Прямо сегодня, – сказала она. – Всю ночь собирали вещи. Никто не говорит, почему, но Рик сказал, что твой папа забрал у них землю.

– Думаю, ему поступили жалобы из муниципалитета. У него не было выбора.

– То есть, это правда он?

– Скорее муниципалитет, – снова поправила я. – Куда вы уезжаете? Далеко?

– Не знаю.

– Ты не знаешь?

– Думаю, в какую-нибудь другую коммуну. Мы все забираем, – добавила она. – Кроме цыплят.

На этих словах она расплакалась. Я подошла и обняла ее; она измазала соплями все мое ухо, но я даже не заметила. Неделю назад она убивала лобковых вшей в нашем сарае. Неделю назад мы выпили летучую мышь и познали бога. Неделю назад мы стали богом. Теперь мы снова стали простыми смертными и снова зависели от родителей.

– Ты позаботишься о моих птицах? – попросила Элли. – Запаса корма хватит на несколько месяцев. Может быть, их можно продать туда, где я их купила. Куры полезные, они несут свежие яйца. – Элли еще что-то говорила про кур и уток. Я не все услышала, потому что старательно пыталась подавить сильнейшее чувство вины.

– Конечно, – ответила я. – Конечно, я позабочусь о них.

– Я сказала родителям, что хочу остаться здесь. Мне уже не терпится от них всех избавиться.

Папа, должно быть, слышавший из кухни весь разговор, вышел к нам и предложил:

– Может, вам съездить покататься?

– Покататься? – переспросила я. Я вот-вот наконец-то избавлюсь от Элли, а папа хочет, чтобы мы поехали покататься?

Папа развел руками:

– Возможно, вам с Элли нужно на вечерок съездить куда-нибудь развеяться. Может, на побережье? Ваши мамы обожали вместе ходить на пляж.

– На побережье? – удивилась Элли. – Мы переезжаем, я же вам сказала.

Папа кивнул:

– Но у тебя же есть выбор, так?

Мы с Элли обменялись взглядами.

– Не знаю, – произнесла она. – Хочешь попробовать?

Через пятнадцать минут мы катили по шоссе. Я чувствовала себя свободной. От школы. От сожалений. От Дарлы. Даже от Элли, хотя она еще сидела в машине. Я видела, как она сидит на пассажирском сиденье, нервничает и переживает, и поняла, что она-то не освободилась ни от чего – особенно от Жасмин Блю.

– Ты точно этого хочешь? – спросила я.

– Куда поедем?

– Куда захотим. Можно правда на пляж, как папа посоветовал. Дотуда всего три часа. Можем просто потрогать морскую воду кончиками пальцев и вернуться. Просто так.

– Звучит заманчиво. – И правда, звучало очень заманчиво. – Ты расскажешь Маркусу Гленну, что случилось? – спросила она. – Ну, когда его увидишь? Скажешь, что мы уехали? – Она снова расплакалась.