Она была гениальным фотографом, но не смогла прославиться, потому что мы жили не в Нью-Йорке. По крайней мере, я слышала, что она всегда так говорила. Смерть тоже не принесла ей славы.

Кстати, мертвая мама – это не слишком-то просто, особенно если она умерла от того, что сунула голову в духовку и включила газ. Вообще непросто. Хотя, конечно, есть определенное удобство в том, что машина смерти стоит на твоей собственной кухне и ждет только часа, когда ты наконец решишься. Конечно, это проще, чем заезжать в закусочную фаст-фуда. Чтобы сунуть голову в духовку, не нужно даже выходить из дома. Не нужно даже вылезать из домашнего халата. Не надо отводить дочку в детский сад, где сегодня день буквы «н» и твоя девочка как раз собирается показать всем свою коллекцию желудей. Надо только не забыть вовремя вдохнуть и выдохнуть. Куда уж проще?

Знаете, что на самом деле сложно? Жить в мире, где никто не хочет говорить с тобой про твою мертвую маму, потому что всем неловко? Сложно, когда мама не придет на выпускной в средней школе. Когда мама не поможет разобраться, как побрить подмышки. Не успокоит, когда начнутся месячные. Папа очень старался помочь, но, увы, он феминист, а не женщина. И я давно подозревала, что выпускной старшей школы без мамы будет чертовски сложным.

Последние несколько недель двенадцатого класса все девочки вокруг меня только и говорили, что о платьях и туфлях, которые они купят, а я только и думала, что о том, какая же это все ерунда. Туфли. Платья. Вся эта ерунда, которую потом все равно выбрасывать. Я сидела в классе и думала, куда же мне в итоге себя девать. Мы уже закончили работу над выпускным альбомом и мне больше не нужно было всех фотографировать, но я все еще повсюду таскала с собой камеру, так что я сняла, как девочки обсуждают наряды. Я снимала, как учителя пытаются вести уроки в полупустых классах. Я снимала людей, которые считали себя моими друзьями, хотя я никогда полностью им не доверяла. Я никому не дала подписать мой экземпляр выпускного альбома. Зачем притворяться?

========== Еда со вкусом радиации ==========

Элли не ходила в обычную школу с тех пор, как мы закончили восьмой класс, и за эти четыре года она примерно одиннадцать триллионов раз сказала мне, что домашнее обучение гораздо быстрее обычного, потому что там не повторяют все время одного и того же. Может быть, она была права, а может и нет. Мне всегда казалось, что домашнее обучение – просто еще один способ не давать детям из коммуны видеть реальной жизни. Я не люблю реальную жизнь, но я рада, что хотя бы представляю, какая она. Дарла О’Брайан тоже реальный мир не любила, поэтому и засунула голову в духовку. Папа обожал жизнь. Так бы всю и съел. Чем он, собственно, и занимался. Сейчас он весил двести сорок фунтов, и это звучит не так уж страшно… вот только в нем пять футов и четыре дюйма и, когда все начиналось, он весил вдвое меньше.

Папа так и не купил новую плиту. Даже электрическую. Со дня буквы «н» плиты у нас не было. Только полная морозилка замороженной еды, которую можно было разогреть в микроволновке. Мы ели сплошную радиацию. Когда мы готовили, Элли всегда держалась от нашего дома подальше, потому что верила, что от излучения микроволновки можно заболеть раком. Она никак не могла понять, почему мы не купим нормальную плиту или кухонный комбайн, как у них в коммуне – такой, чтобы на нем можно было консервировать овощи, бланшировать и варить варенье.

– Это ведь не может случиться дважды, правда? – спросила она как-то раз. Под «этим» она подразумевала голову Дарлы в духовке.

– Нет, – ответила я. – Не думаю, что это может повториться.

На самом деле, вполне могло. В нашем доме все еще жили два человека. Один из них – я. От одной мысли о словах Элли у меня крутило живот. Иногда у меня начинался понос. Иногда меня рвало. Если бы все было так просто. Если бы это «не могло случиться дважды». Все, кто знал Дарлу, понимали, что история вполне может повториться, потому что такие вещи часто передаются по наследству. Но Элли просто говорила раньше, чем думала. И это тоже передавалось по наследству.

Мать Элли, Жасмин Блю Хеффнер, утверждала, что микроволновка ничем не лучше атомной бомбы, потому что ее тоже придумали во время Второй мировой. Похоже, к тому времени, как Элли будет поступать в университет, она либо будет гораздо умнее меня, потому что домашнее обучение, конечно, гораздо быстрее школьного, либо завалит все экзамены, потому что ее мама окончательно промоет ей мозги и она напишет, что микроволновка и атомная бомба – одно и то же.

Элли не уставала расписывать мне прелести домашнего обучения, но в глубине души она понимала, что многое теряет. С того дня, как она перестала по утрам садиться вместе со мной в желтый школьный автобус, она начала жаловаться на жизнь в коммуне. Как будто школа была единственным, что связывало ее с реальным миром, и теперь она чувствовала себя птицей в клетке. Она спрашивала меня, как одеваются другие девочки. Как они красятся. Она спрашивала про парней, телешоу, социальные сети, танцы и спорт. Но чаще всего она спрашивала про секс, хотя нам только исполнилось четырнадцать.

– У вас сегодня был урок здоровья? – могла спросить она.

– Был.

– Вам уже показывали, как пользоваться резинкой?

– Сегодня нам говорили про амфетамин.

Когда я объяснила ей, что сексуальное просвещение начнется только в одиннадцатом классе, она расстроилась:

– Но ведь тогда уже будет поздно чему-то нас учить!

– Да, мы уже сами все разузнаем, – согласилась я.

Мы знали достаточно. У меня дома был интернет (у Элли не было; Жасмин Блю заявляла, что интернет – это атомная бомба с порно и враньем; да-да, именно в этом порядке). К пятому классу мы начали гуглить. Сначала мы набрали слово «пенис» и полезли в картинки. Тогда мы нашли масляный пенис. Да-да, кто-то вырезал из сливочного масла половой орган со всеми анатомическими подробностями. Мы посмеялись над ним: зачем он нужен, если все равно растает? небось вкуснее, чем настоящий? Мы не понимали, зачем кому-то может понадобиться пенис из сливочного масла. Но потом мы нашли торты в виде пениса, шоколадные фигурки, леденцы… Сошлись на том, что взрослые омерзительны. В пятом классе дальше этого не зашло: взрослые противные – и точка.

В тот день мы дали друг другу клятву, что, если одна из нас займется сексом, она тут же все расскажет другой. В пятом классе мы сомневались, что это когда-нибудь случится, но мы обещали, если что, сразу же обсудить это. В средней школе, перед переходом на домашнее обучение, Элли стала изучать эту тему так, как будто готовилась к самому важному событию в своей жизни. Она заставляла подруг покупать ей все новые женские журналы и рассуждала об оргазмах, яйцах и о том, «как доставить удовольствие своему мужчине». Иногда она давала свои журналы мне на хранение. У меня под кроватью скопилась целая коробка с ее секретами – в основном журналы и тени для век. Презерватив, который дал ей какой-то парень. Страницы из воскресного номера газеты с портретами экзотических танцовщиц – с именами вроде Любовь Кожаная, Лэйси Сноу и Застенчивая Энн, – которые танцуют в местных стрип-клубах.

Иногда я тоже заглядывала в эти журналы. С Элли я делала вид, что мне это не интересно. Но я притворялась. Я всегда делала вид, что мне плевать на все, о чем девочки начинают думать в средней школе: на одежду, обувь, макияж, шампуни, секс, – но мне было не все равно. Я все пыталась понять, почему. Почему всех это настолько интересует? Не знаю, почему меня беспокоило то, что мне плевать. Думаю, это было как-то связано с тем, о чем старались не думать все остальные. С Дарлой. Быть может, останься она жива, она могла бы что-то подсказать мне. Уроки полового просвещения от Жасмин Блю сводились к одной фразе: «Если начнешь слишком рано, пожалеешь». Каждый раз, слыша эту фразу, Элли становилась все любопытнее и все более решительно была настроена наконец-то заняться сексом, хотя бы чтобы проверить теорию матери.