Я надела белую мантию и закрепила шапочку двумя булавками, которые взяла из большой кучи на столе. Потом я заняла свое место по алфавиту – между Джейсоном Оберхольцером и Роном Оливели – и стояла в странном оцепенении, разглядывая плитку на полу.

Я думала о чулане Дарлы и о фотографиях, которые смогу напечатать за лето. Я думала о том, что у всего есть разные стадии. У моих отношений с папой. У моей дружбы с Элли. У дня моего выпускного. Все на свете устроено так же, как проявление фотографий: сунуть в проявитель, потом в стоп-ванну, зафиксировать, промыть. У всего есть этапы. В жизни каждой фотографии есть время, когда ее уже увеличили, но еще не проявили. Свет из увеличителя уже прошел сквозь негатив и оставил след на бумаге, но без волшебного проявителя бумага так и останется белой и никто никогда не узнает, что там могло бы быть. Стоя в кафетерии между Джейсоном и Роном, я чувствовала себя фотобумагой, освещенной, но не проявленной. Носительницей скрытого потенциала. Пустой. В то же время я понимала, что мне достаточно поднять глаза и встретиться взглядом с кем-нибудь из одноклассников – и я буду знать о них больше, чем они сами когда-нибудь узнают. Я одновременно хотела и боялась это сделать. Потом я вспомнила видение про вторую гражданскую войну и решила почитать программу выпускного.

Уже потом, когда мы выстроились друг за другом и пошли к стадиону, я поняла, что здесь большинство ничем не отличается от меня – их тоже еще не проявили. У них есть тайны и страхи. Я решила обмакнуть всех в ментальный проявитель и увидеть то, что хотела показать мне мышь.

Послание от школьного секретаря, миссис Лингл: «Ее отец играл в теннис каждый день, а потом ему пришлось вставлять искусственный коленный сустав и он чувствует себя бесполезным». Послание от мистера Кнаппа, учителя труда: «Его внучка сыграет на фортепиано в Карнеги-холле, но все равно будет чувствовать себя никчемной». Послание от папы, стоявшего на ступеньках, по которым мы спускались к сцене на футбольном поле: «Мой прадед называл его Рой-герой, потому что папа был его единственным внуком – зато у него было двадцать внучек. Папина мать часто думала, что единственный мальчик в семье может вырасти избалованным, и никогда не показывала, как любит его, а однажды ушла навсегда». Послание чьей-то мамы, щелкающей камерой откуда-то сбоку: «Ее мать умирает в доме престарелых на другом конце города. Мать ее матери была медсестрой и помогала лечить пациентов от лучевой болезни после того, как в 1945 году США сбросили атомную бомбу на Хиросиму. Бомбу назвали “Малыш”».

Я опустила взгляд. Всю дорогу до кресел, до нашего ряда и до моего места я не поднимала глаз. Кто придумал назвать 9700-фунтовую бомбу «Малыш»? Летучая мышь хотела, чтобы я задумалась об этом. Она показывала мне то, что хотела показать. Она показывала мне то, что я в глубине души хотела увидеть. Зачем мне было видеть столько боли? Почему нельзя посмотреть на что-то мягкое, теплое и милое? Теперь я хотела видеть все. Я хотела все знать.

========== Я хочу взлететь ==========

Выпускной был испытанием на выносливость. Каждый получал свой диплом, пожимал руку директору и в шутку исподтишка дарил ему леденец. После первых сорока у него вздулись карманы. Всего в нашем классе было триста сорок три человека, и скоро директору пришлось бы каждые несколько рядов высыпать леденцы на сцену. Я не стала брать в кафетерии леденец. Я не собиралась разыгрывать директора.

Джеральд Фауст, наша местная звезда реалити-шоу, вышел получать диплом в боевой раскраске индейцев. Он вкатил на сцену по импровизированному пандусу с левой стороны инвалидную коляску с девочкой, которую я видела впервые в жизни. Девочка подарила директору леденец.

В какой-то момент, пока вручение застряло на букве «М», я встретилась глазами с парнем, стоявшим в проходе и ждавшим своей очереди. Я видела его впервые. У него были потрясающе красивые карие глаза. Послание от этих глаз: «Его дедушка в шестидесятых бежал с Кубы и дожил до выпускного своего внука. Дедушка его дедушки погиб в 1912 году, сражаясь за права афро-кубинцев в составе Независимой Партии Цветных. Внук парня погибнет во Второй Гражданской войне, тоже сражаясь за права».

Я застенчиво улыбнулась кареглазому красавцу и опустила глаза на программу церемонии. Я пролистала перечень всех трехсот сорока трех выпускников. Около некоторых фамилий стояли звездочки. Если я давала глазам отдохнуть, весь печатный шрифт превращался в один большой абзац синими чернилами: «Я ничего собой не представляю. Ты ничего собой не представляешь. Ты можешь с этим смириться? Большинству людей не удается. Я измучена обыденностью. Вы обыденны. Я устала от вас».

Я опустила глаза на мои «док мартенсы». Я натерла их до блеска и купила новые белые носки до колена. Моего платья было не видать из-под мантии, но я чувствовала, что оно на размер больше, что я в нем кажусь меньше, съеживаюсь до размеров летучей мыши.

Когда наконец приступили к нашему ряду, я встала, расправила мантию и глубоко вздохнула. Я подумала о Дарле. Я вспомнила Билла – мужчину без головы. Я вспомнила обнаженное тело из головы с предыдущей страницы. «Почему люди это делают?» Я вспомнила про день буквы «Н». Мое образование началось с того дня, а заканчивается сегодня. С этого дня я больше не буду держать свою жизнь в секрете. Я буду нормальным человеком, если такое бывает. Я буду свободна. Жизнь, свобода и отстаньте все от меня. Я хочу взлететь. Может быть, это и хотела сказать Элли своим «Обрети свободу. Будь смелее».

После этой дурацкой церемонии я начну говорить обо всем. О Дарле. О суициде. Говорить и двигаться вперед. Говорить и не думать, что я обречена. Я не обречена. С чего бы? Я не то яблоко, которое упадет под самым деревом. Или нет? Я прокручивала эти вопросы в мозгу, но он состоял из химии, генов и вопросов, на которые нет ответа. Вопросов, которых я не задала.

Нас выдавливало на сцену, как детали на заводе. Мы встали на конвейер будущего. Из нас соберут завтрашний день. А сейчас нам выдавали дипломы и мы стояли лицом к зрителям; их попросили не хлопать до самого конца, но кто-то все равно хлопал. Я услышала, как папа крикнул: «Кексик!» Потом откуда-то раздался голос Элли: «О да!» Я улыбнулась и взглянула на директора. «Его далекий потомок в двадцать четвертом веке погибнет на Четвертой мировой войне: его братья запрут дверь убежища и оставят его снаружи. Немного фактов: чем быстрее ты попадешь в убежище, тем меньше получишь радиации. Даже если придется оставить снаружи родного брата».

Я стояла, разглядывала толпу и слышала оглушительный белый шум. На меня глядела тысяча вечностей. Я видела пещерных людей и космические станции. Я видела войны между конницей и между фотонными торпедами.

Я опустила взгляд, спустилась по правой лестнице и заняла свое место на конвейере. По указанию учителей мы дошли до своего ряда, пробрались на свои места и одновременно сели. Как собаки. Хорошо дрессированные собаки. Когда директор добрался до буквы «W», я увидела за задним рядом кресел Элли. Там никто не сидел, потому что последний ряд стоял за сценой.

Элли нашла себе местечко в тени посреди ряда и присела. Потом она встала и нарисовала что-то под каждым сиденьем. Я наблюдала за ней, пока не вручили диплом Диане Цвики. Тогда выпуску 2014 года сказали встать и покачать кисточками на шапках из стороны в сторону. Нам в десятый раз напомнили не подкидывать шапки, потому что ими можно выбить кому-нибудь глаз. Летучая мышь Макс Блэк показала мне, что мы все просто послушные обезьяны. Она предложила мне угадать, что Элли написала на креслах. «Обрети свободу. Будь смелее».