— Не обижайся, Михаил, — молвил, улыбаясь, Добрыня, — просто мы видели уже такое, что нас не удивить каким-то чудесами. Я летал на горбу у самого Змея Горыныча, и остался жив, хоть и немного обгорел. Видишь, правое ухо всё сморщенное, я прячу его под длинными волосами. Ещё шрам от ожога на щеке, скрытый бородой, и на плече, обычно скрывается под одеждой.

И Добрыня последовательно показал богатырю шрамы от ожогов, как доказательства своих слов. Правое ухо было меньше левого, а права рука была вся в рубцах в форме колец — повторяли форму кольчуги, которая когда-то, раскалённая огнём, въелась в кожу. Добрыня всем своим гостям показывал эти шрамы как доказательство того, что он действительно бился со Змеем Горынычем. Михаил ещё какое-то время побыл с новгородцами, а затем отправился по своим делам, пообещав ещё вернуться. Зимой Добрыня с товарищами мало куда выходил из избы, в основном в баню или в церковь. Киевские храмы зимой приобретали особое очарование. Чего только стоит громкий звон колоколов среди тихой зимней дремоты. Весь город пробуждался, горожане выходили из домов и отправлялись на службу. Здесь же они наслаждались прекрасным хоровым пением, прерываемым речью священника на греческом языке. Звуки поднимались под самые купола, захватывали душу, в которую так же проникала морозная свежесть, но не холод. На душе становилось ни холодно, ни тепло, на душе становилось легко. К этому прибавлялся приятный запах дымящегося ладана и тепло горящих свечей. Многие приходили в Десятинную церковь снизу. Киевлянам нравился почему-то долгий, изнурительный подъём в гору, который заканчивался у ворот громадного каменного чуда. Люди словно пробирались к чертогам рая, к самым вратам, за которыми заканчиваются все страдания и беды, за которыми могучий, всевластный царь ожидает своих смертных подданных. Но за воротами горожане видели не Бога, хоть его незримое присутствие и ощущалось, а видели чуть менее важных персон. Высшие чины церковной иерархии, порой и сам митрополит, здесь же люди из дружины и сам князь Ярослав. Здесь Добрыня ещё ни раз встречался с Михаилом Игнатьевичем, обо многом с ним говорил после службы за стенами собора, даже подружился с киевским богатырём. Встретил он здесь как-то и старого друга Гаврюшу. Тот был изрядно пьян, овчинный тулуп нараспашку, шапка на бок. Добрыне это не понравилось.

— Не серчай, боярин, — отвечал ему новгородец, — я выпил только для смелости. Хотя, в последнее время частенько выпиваю, скука, знаешь ли. Но сегодня повод другой. Хочу князя нашего — Ярослава увидеть, переговорить с ним. А то он нашего брата совсем забыл, важной птицей стал, к нему теперь не подобраться.

Но, может быть даже к счастью, Ярослав в храме так и не появился. Гаврюша отстоял до конца службу и так ни с чем отправился прочь. Правда, с горы сразу спускаться не стал, решил прогуляться в поисках шинка или просто выпивки. Сама по себе затея не лучшая. Здесь, на горе Щековице обитала самая элита русского государства, почти что боги. Если бы какой боярин встретился Гаврюше, то запросто со своими слугами мог намять ему бока и выкинуть с горы в отместку за поражение под Любечем. Но в этот раз судьба улыбнулась новгородцу. Он услышал женский смех и мужские голоса, свернул в проулок и оказался перед большим теремом, из трубы которого валил густой дым. Гаврюша уже почти трезвый принялся долбить кулаком в дверь.

— Тебе чего? — спросил открывший дверь бородач.

— Выпить бы, — вымолвил новгородец.

— Заходи, — отвечал киевлянин и тут же впустил его внутрь. Гаврюша почти сразу пожалел, что вошёл сюда. Лица все были не знакомые, одеты все были знатно и уже изрядно пьяны, да и судя по всему, значительную часть помещения занимала огромная баня. Но в освещённой свечами гостиной на лавках и на креслах за столиками сидело множество народу. Гаврюша замер в поисках свободного столика.

— А, проходи дорогой, — послышался знакомый голос. Новгородец обернулся и увидел Ставра в компании нескольких женщин и ещё одного новгородца. Гаврюша сел рядом.

— Что, княжескую награду пропиваешь? — спросил, улыбаясь, пьяный Ставр, — мы тоже тут пьём за щедрость Ярослава. Шутка ли, каждому в уплату за победу он раздал по 10 гривен.

— Князь теперь совсем важный стал, — молвил Гаврюша, усаживаясь на лавку, — киевский князь, чёрт возьми. А про нас, про новгородцев и думать уже забыл.

— У него теперь дела поважнее есть, — отвечал Ставр, обнимая за талию сидящую рядом девицу, — он всё с попами время проводит, да с боярами местными. Даже Путята его не видит.

— Совсем недавно эти бояре мечтали ему горло перерезать. А теперь вдруг стали ему друзьями.

— Ну и чёрт с ними со всеми. Я лично по весне собираюсь серьёзной торговлей заняться. Здесь, в Киеве можно хорошо развернуться, совсем другие деньги пойдут. Я уже знаю, как я всё сделаю. План хороший, мой отец и отчим и не мечтали о таком богатстве. Хочешь, Гаврюша, присоединяйся ко мне. Будем вместе плавать по морям, по далёким странам, наживать добра.

— Хм, мысль хорошая, — зачесал в бороде Гаврюша, — но не могу, надо в Новгород возвращаться, я Ярославу обещал.

— Ты? Обещал киевскому князю? — усмехнулся Ставр, — прямо лично с ним говорил, как сейчас со мной говоришь?

Купец хотел уже расхохотаться, но тут кто-то хлопнул его по плечу рукой. Ставр обернулся, и улыбка тут же исчезла с лица, сменившись выражением испуга.

— Помнишь меня? — спрашивал молодой пьяный киевлянин. За спиной у него стояла компания из местных бояр.

— А ты знаешь, кто я такой? — спрашивал Ставр.

— Знаю, — злобно заулыбался киевлянин, — ты тот, кто бегал от меня под Любечем. Бросил и поле боя, и своего рыжего друга. И полные штаны наложил от страха. Думал, я тебя не запомню?

Теперь все киевские дружно рассмеялись, а Ставру было совсем не до смеха. Но тут на ноги поднялся Гаврюша и сжал жилистые кулаки.

— А я помню, как вы убегали под Любечем, — произнёс он, — если бы не моя раненная нога, я бы точно вас догнал, и вы бы все уже здесь не стояли.

Киевские бояре в миг нахмурились и готовы были наброситься на новгородцев. Но что-то их остановило. То ли грозный вид Гаврюши, то ли его лицо. Его черты легко узнавались: орлиный нос, сильная челюсть — это черты Рюриковичей. И сейчас Гаврюша был очень похож на князя Владимира, а так же на Ярослава и Святополка. И бояре решили не связываться и ушли прочь. Ставр тогда решил, что они просто испугались новгородского друга и на радостях весь вечер за свой счёт угощал Гаврюшу вином.

В ту зиму многие новгородцы посчитали, что князь про них забыл, зазнался, увлёкся делами государственными. Но в конце концов, он щедро заплатил им за службу. Ближе к весне большая часть его войска готовилась отбыть обратно в Новгород. Добрыня с головой был погружён в приготовления, когда его неожиданно вызвали к князю. Пришлось подниматься на Щековицу, во дворец князя. Здесь Ярослав ожидал гостя вместе с митрополитом и несколькими незнакомыми киевлянами. Добрыня сел вместе с ними за большой стол, слуги поставили перед ним чашку с горячим супом. Гости трапезничали в основном молча, а когда кончили, князь заговорил:

— Ну что, Добрыня Никитич, готов сослужить службу своему князю и нашему Господу-богу?

— Для меня честь служить единому Господу, — отвечал Добрыня.

— Будь добр, откинь волосы чуть назад.

Добрыня ничего не понял, но вынужден был покориться. На правой стороне головы его был небольшой участок, на котором совершенно не росли волосы, а кожа была изуродована шрамами от ожога и сморщена, словно у курицы. Эти шрамы скрывали длинные волосы, но теперь Добрыня откинул их, и все увидели его увечья.

— Эти шрамы ему оставил Змей Горыныч, — вымолвил Ярослав. — Добрыня сражался с ним, и вот теперь он здесь, живой. А Забава Путятишна, похищенная Змеем, теперь у нас. Я отослал её в монастырь.

— Что ж, — произнёс митрополит Феофилакт, — вижу, он действительно достоин того, чтобы стать богатырским воеводой.

Добрыня на мгновение даже растерялся от удивления. Такая высокая должность, такая власть шла в руки к нему: грешному человеку и тайному чародею, обладателю чародейского оружия. И боярин быстро пришёл в себя, поправил волосы на голове и заговорил: