Обучение и обретение Знаний в данном случае оказывается передачей и обретением силы. У такой передачи могут быть некоторые ограничения, но действительные они или кажущиеся, определить невозможно.

«Таким же источником знания на целую округу является в настоящее время и старушка Н. Г. из Карповой горы: по ее же словам, многие ходят к ней учиться.

К самому моменту такого „учительства“ отношение совершенно простое. Здесь нет убеждения, что заговор теряет свою силу в руках того, кто сообщил его другому лицу, убеждения, с которым пришлось столкнуться в Заонежье, в экспедиционной работе прошлого года. Только раз на прямо поставленный мною об этом вопрос, было заявлено, что потеря силы может произойти лишь в том случае, если передача осуществляется от младшего к старшему. Передача от старшего к младшему, равно как и от молодого к молодому, заговора не портит» (т. ж.).

Очевидно, что обучение заговорам, осознаваемое как передача заговора от одного человека другому, ощущается похожим на передачу колдовского дара, при котором один полностью освобождается от избыточной силы, а второй, обретая ее, становится колдуном. Но в этом случае идет именно передача Силы, причем, заемной, а не личной. При передаче же заговора происходит передача Знания. И это очень важно отметить.

Передача Знания дает и силу, но Знание это, похоже, сильно отличается от простого заучивания нужных слов и включает в себя, самое малое, и освоение некоего особого состояния, в котором эти слова работают. Условно говоря, есть знание и Знание, и мы не знаем, чем они различаются. Для того чтобы отметить этот парадокс, можно Знание звать веданием, а ответы искать в глубокой, ведической древности.

После падения Советского Союза исчезли идеологические и цензурные ограничения на изучение «неправильных» тем, и русские фольклористы и этнографы снова вернули колдовство в сферу научных интересов. К сожалению, колдунов к этому времени почти не осталось. Поэтому собственный этнографический материал крайне слаб, и ученым приходится делать выводы на основе едва сохранившихся следов.

Количество упоминаний колдовства и колдунов резко возросло после 91-го года, но с интересующей меня точки зрения эти упоминания мало что добавляют к уже сложившейся картине. Итоги изучения данного предмета были подведены Ольгой Борисовной Христофоровой в монографии, написанной и на основе собственных сборов, ведшихся с 1998 по 2008 годы, – «Колдуны и жертвы. Антропология колдовства в современной России».

К сожалению Христофорова не занималась Силой как самостоятельным предметом изучения, рассматривая ее лишь как черту колдуна. Тем не менее, ее мысли заслуживают особого внимания, поскольку итоговое осмысление силы неожиданно начинает сходиться с ее изначальным понятием. Кратко его можно выразить словами Бэкона: знание – сила. Разница лишь в том, что Бэкон приписывал знанию, в частности, научному – силу, а для современных российских этнографов, чье мнение выражает Христофорова, знание-сила стали неким единым явлением.

Подход Христофоровой можно считать социологическим, в противоположность, к примеру, йогическому. Ее гораздо больше занимает то, как колдун воспринимался крестьянским обществом, чем то, как он делает то, что делает. На мой взгляд, этот подход неверный, потому что колдуны уходят из нашего общества и уносят свои знания. Поэтому знания про то, как они воспринимались, становятся чистыми артефактами прошлого, а вот психологическая составляющая их деятельности могла бы многое раскрыть о природе и вполне современного человека.

Тем не менее, каждый желающий раскрыть в себе силу должен понимать, какое место среди людей он этим хочет занять, потому что его личность, безусловно, определяет, сколько сил вкладывать в обучение, исходя из общественной значимости состояния, которое человек надеется достичь. Иными словами, даже социализация, выражающаяся на языке Христофоровой в «статусе и репутации», имеет прямое отношение к управлению силой.

«Здесь мы имеем дело с двумя различными параметрами социально-коммуникативного пространства деревни – статусом и репутацией…

Если статус определяет стандартное отношение к своему носителю, то в конечном итоге решающее значение будет иметь именно репутация человека (перефразируя известную пословицу, можно сказать, что по статусу встречают, по репутации провожают)…» (Христофорова, с. 89).

К сожалению, русские этнографы, фольклористы и даже языковеды не умеют говорить о русском по-русски, поэтому их приходится переводить, чтобы сделать понятными. В данном случае некоторое понимание можно извлечь из отрывка из следующей главы, где Христофорова описывает «статусы» как устройство крестьянского мира, хотя, скорее, советского села:

«Приписывание колдовского знания/силы тому или иному человеку иногда совпадает с формальной властной иерархией (председатель колхоза может оборачиваться, глава сельской администрации колдует против людей, управляющий глазит теленка, бригадир портит за непослушание, мастер сажает пошибку за брак в работе и т. п.), но не менее часто являет собой альтернативу этой иерархии, когда жертвами порчи становятся представители власти (бригадир, учительница, председатель сельсовета и др.).

В этом втором случае колдунами могут считать либо людей видных, хотя и не занимающих властных позиций (так сказать, неформальных лидеров…), либо, наоборот, тех, кто не обладает в сельском сообществе никаким авторитетом» (т. ж., с. 116–7).

Очевидно, именно так автор поясняет, что имеется в виду под статусом. А имеется в виду место, занимаемое в общественном устройстве, где сутью отношения оказывается именно «видность» или «видимость» человека. Это удивительное понятие заслуживает особого изучения, поскольку не имеет никакого отношения к телам, которые видны при любых условиях, а относится к личности и, что особенно важно, к наличию внутренней силы.

Иными словами, видным человека делает как раз сила, и она же оказывается предметом воздействия со стороны общества, которое все замечает и накладывает на такой «статус» узду из «репутации», то есть некой общественной оценки человека по его нравственным качествам, поскольку все колдуны в любом традиционном обществе однозначно делятся на добрых и злых, на лекарей и целителей и на портунов, вредящих другим людям.

Репутация эта, как ни странно, точно так же зависит от силы колдуна, хотя исходно ученые предпочитали считать, что она связана с некими нравственными устоями, навязанными народу христианизацией. Однако сейчас этот расхожий способ оценки русского человека, похоже, стал устаревать:

«Взаимозависимость статусов и репутаций в сельской социальной среде иногда воспринимается исследователями как искажение давно закрепленной в научной литературе традиционной русской языковой картины мира, согласно которой, например, „богатство“ оценивается негативно, а „бедность“ – позитивно» (т. ж., с. 90).

Насмешливое отношение к богатству, похоже, определяло образ жизни лишь тех русских людей, которые вольно или невольно исповедуют «путь дурака», то есть либо живут скоморохами, либо просто спиваются и скатываются на «дно». Действительно отношение к богатству оказывается гораздо более древним, чем христианство, и возникает в ту эпоху, когда люди действительно думали о Силе и охотились за ней. При этом очень важно, что Христофорова ставит силу в прямую связь со знанием – знание/сила. В этом заключается важнейшая подсказка.

Колдуны, а в древности, очевидно, любые «видные» люди, занимающие в обществе «авторитетное» положение, различаются не по власти или богатству, а исключительно по силе, поскольку и власть, и богатство зависят лишь от ее наличия.

«Дело в том, что вера в колдовство предполагает (содержательно, если не всегда терминологически) два типа вредоносных агентов, назовем их условно колдуны сильные и слабые. Речь идет не столько о разнице в знании, сколько о различиях в экономическом и социальном положении предполагаемых колдунов – собственно, именно эти различия часто и закодированы в мифологических представлениях о колдовском знании/силе» (т. ж., с. 117).