Этнография показывает, что люди, сталкивающиеся с колдунами, склонны приписывать их возможности некой Силе – нечистой или святой. Иногда это звучит как «силы» – «силы небесные», что подталкивает к видению Силы как обладающих силой существ. Именно так средневековый человек видел и болезни.

«Болезнь противоречит нормальному, здоровому состоянию, в ней есть нечто такое, что самому человеку чуждо, враждебно, поэтому мифологическое мышление воспринимает ее как независимую силу, обладающую собственной активностью. Откуда приходит эта сила, какое место определил ей человек в своих представлениях о строении мира?» (Арнаутова, с. 35).

Для ответа на этот вопрос приходится вглядеться в устройство мышления средневекового человека, который видел мир, как в древности, когда он состоял из нескольких частей – Нижней, Средней и Верхней. Мир людей был закрыт для существ из других миров и в силу этого устроен определенным образом, что давало людям спокойствие. Внешний мир, особенно Нижний, был миром хаоса, откуда в наш мир могли проникать враждебные человеку существа.

«… „чужой“ – внешний, неосвоенный мир, в котором сосредоточены силы, в обычных условиях неподвластные человеку – боги, умершие предки, существа низшей мифологии, природные силы и т. п.» (т. ж., с. 35).

Именно эти существа и получают иное имя – силы, что необходимо принять и осознать как прямой перевод большей части использования понятия «сила» в средневековых источниках. Однако именно они меня не интересуют. Мне важна та Сила, которой может овладеть устремленный человек. Ее можно назвать жизненной. Эта сила, безусловно, существует и признавалась и средневековым человеком.

Арнаутова использует для описания этой силы почти буквально те же выражения, что приводила Христофорова для описания русского колдуна:

«Мифологическое мышление, не разделяющее до конца „материальное“ и „спиритуальное“, отождествляет нравственные достоинства, благородство человека, словом соответствие этическим образцам с его внешней красотой, физической силой и здоровьем. Это единство и взаимообусловленность сакрального и профанного, духовного и плотского в древнегерманском эпосе выражалось в понятии heil (heill) – всеобъемлющем определении человеческой сущности» (т. ж., с. 37).

От древнего heil происходит, надо полагать, современное немецкое heilige – святое, сакральное. Однако в древности это слово хоть и обозначало некую глубинную чистоту, но основное содержание его было несколько иным.

«Понятие heil в его первоначальном значении трудно определимо… Семантическое поле heil включает в себя такие понятия как благополучие, чистота, здоровье (телесное и душевное) и отсутствие ран, плодовитость, сила жизни, сила счастья и потенциальная удача» (т. ж., с. 37–8).

Более всего это напоминает хварн или фарн древних иранцев.

Именно это понятие «жизненной силы», использованное Арнаутовой, почему-то вызвало резкую, но невнятную критику академика Топоркова, заявившего, что не все утверждения Арнаутовой вызывают доверие:

«Например, различные суеверия Ю. Е. Арнаутова объясняет существовавшим будто бы представлением о некоей «жизненной силе», заключенной в теле человека. В духе этой концепции, весьма популярной в первой трети XX века, использование в колдовстве одежды и веревки повешенного, объясняется тем, что в его теле якобы осталась нерастраченная жизненная сила, которая перешла в эти предметы; между тем магическими функциями традиционно наделялись именно те предметы, которые находились в контакте с умершим и как бы вбирали в себя силу смерти…» (Топорков).

Даже если по некоторым воззрениям и существует некая «сила смерти», это никак не отменяет понятия жизненной силы, которую мы можем наблюдать не по каким-то текстам и культурным кодам, а со всей очевидностью прямо в себе или в окружающих. Вероятно, в русском языке она имела и особое имя – спорость, что этимологически отсылает нас к понятию «пора» в значении сила: войти в пору, войти в силу, опора – сила, не дающая падать.

Арнаутова в качестве примера приводит выдержку из исландской «Саги о Греттире», которого удалось околдовать, когда стало очевидно, что его heil утрачен.

«…существовало представление, что если heil человека разрушено, если ему „нет удачи“, это значит, что судьба отворачивается от него, и он легко доступен для вредоносных сил из мира чужого. Как правило, такой человек погибает – от ран ли, от болезни, от колдовства» (Арнаутова, с.39).

Иными словами, если у человека нет жизненной силы, он становится доступен для воздействия сил вредоносных. И это звучит чрезвычайно естественно даже для нас. Гораздо труднее принять, что средневековые люди до принятия христианства видели человека иначе, чем это нам привычно. Особенно это заметно по понятию души, от которой и зависела та самая жизненная сила, способная противостоять колдовству или быть его действительным источником.

Средневековый человек видел душу человека не так, как приучило нас христианство. Проще говоря, древность знала две, а то и три души, как это описывает Аристотель. Душа древнего человека – отнюдь не вместилище духа, она, скорее, вместилище или источник силы. И сила эта рассматривается как волшебная.

«Мифологическое мышление связывает представление о душе с другими определенными понятиями, составляя с ними сложные ассоциативные ряды: душа – жизнь – судьба – удача – счастье или душа – источник жизни – жизненная сила – магическая сила» (т. ж., с. 40).

Эта вторая душа, которая в индийской традиции, вероятно, соответствует Джива-атме, что по-русски прозвучало бы как Жива, Живая душа, и есть носительница жизненной силы. Но при этом эта самая жизненная сила оказывается и таинственной силой, за которой охотилось все первобытное человечество:

«В древнескандинавских эпических памятниках используемые для обозначения души термины … тесно связаны с понятиями судьбы, удачи, везения, счастья, имманентной человеку таинственной силы – силы жизни, силы счастья и удачи, способной быть перенесенной на других» (т. ж., с. 41).

Именно из качества жизненной силы быть переносимой на других и рождается первобытная магия, оно же осмысляется во всех способах использования и управления Силой.

Человек не является хозяином или творцом силы, он лишь пользуется ею. Но в теле должен быть некий Источник силы, своего рода орган, через который сила вливается в тело, чтобы быть использованной. Где только древние не помещали этот Вход: в голове, в почках, в коленях, в детородных органах. Соответственно, сила могла отождествляться с семенем, с почечным жиром, даже с потом.

Последнее не так уж бессмысленно, если вспомнить русское выражение «до седьмого пота». Означает оно – непрекращающееся усилие, способное преодолевать накатывающие на нас волны усталости, для преодоления которых нужно открывать в себе вторые и третьи дыхания. Эти «дыхания», похоже, соответствуют потам, которые нужно отдать, чтобы прорваться к состоянию за потерей силы. Предполагаю, что каждый такой прорыв дает новый уровень в использовании силы и вскрывает ее Источник, расширяя его.

Ричард Онианс в знаменитом своем исследовании «На коленях богов» на историческом и этнографическом материале, преимущественно греческом, показал, что пот в древности прямо связывался с силой.

«Пот, естественно, рассматривается как вещество силы и энергии, поскольку он выделяется при затратах силы, и наоборот, если человек потеет в сильную жару, он ощущает упадок сил» (Онианс, с.196).

Утверждение это выглядит очевидным. По крайней мере, для тела. Каким-то образом усилие, причем, не обязательно физическое, выбивает из тела пот. Могу по себе сказать, что мне достаточно «хорошо поработать» за компьютером, то есть написать нечто цельное и завершенное на едином духе, чтобы покрыться потом. Но что именно является здесь связующим звеном между усилием и потовыделением?