Только я открыл рот, чтобы заговорить, он перебил меня:
– Еще нет. Не шевелись. Только высвободи разум.
Через мгновение он продолжил спокойным тоном. Не слишком мягко, но и не требовательно. Терпеливо и повелительно. Несмотря на мой недавний ужас, я понял, что успокоился, испытывая желание вечно слушать этот голос.
– У тебя же были там друзья? Друзья твоего возраста, может, немного старше или немного младше, которых ты знал столько, сколько себя помнил. С которыми ты мог расслабиться, прикасаться к ним, ни о чем не тревожась, говорить с ними самым свободным образом. Как они тебя называли?
Я сидел тихо, мысленно следуя его указаниям. Да, он прав, были такие времена. Их становилось все меньше по мере того, как мы приближались к первой ступени семинарии, но все же иногда по ночам, в дни праздников, во время короткого отдыха от изнурительных занятий. Поддразнивания, пинки, слезы. Легко и свободно мы познавали удовольствие, смех, печаль и дружбу. Холодными зимними вечерами, свернувшись калачиками и тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться.
Локоть уперся мне в ребра, требуя дать больше места под одеялами. Локоть Иса. Ис.
«Силь, мать твою, подвинься, я дышать не могу».
Наверное, господин увидел перемену в моем лице, увидел, как разгладился мой лоб, и понял, что я что-то нашел. Потому что тем же приятным голосом он сказал:
– И имя это?..
Я открыл глаза и взглянул на него. Он пытливо смотрел на меня, но, казалось, интереса в его взгляде не добавилось.
– Меня… – я немного откашлялся и вновь склонил голову. Я нервничал, ведь не каждый день даешь себе имя. – Когда я был маленький, меня называли Сильвен**. Думаю, наверное, когда-то это было мое имя.
– Сильвен. Лесной. Отец сказал, что ты найденыш. Может, тебя нашли в лесу?
– Меня нашли совсем маленьким, может, в лесу. Но я не знаю, господин. В семинарии не поощрялись вопросы о нашем прошлом.
– Тогда неважно, – он замолчал на мгновение. – Сильвен, – из его уст оно звучало чувственно. – Хорошее имя. Или ты считаешь, что это очень личное? Скорей всего, так тебя будут называть всю оставшуюся жизнь.
Я тряхнул головой, больше удивляясь скрытому обещанию в его словах, чем самому имени. «Всю оставшуюся жизнь».
– Думаю, я бы хотел этого, – вновь встретившись с ним глазами, я добавил шепотом: – Господин.
И тогда он мне улыбнулся. Улыбнулся!
– Значит, Сильвен.
____________________
*Мал (англ. marl) – мергель; рухляк; известковая глина; нечистый известняк (здесь и далее прим. пер.).
**Сильвен (англ. sylvan) – лесистый; лесной; живущий в лесах.
========== Часть 5 ==========
Улыбался он недолго. Всего одно мгновение спустя, будто ее хозяин поймал себя на каком-то ужасном проступке, улыбка пропала с лица, уступив место мрачному взгляду. Он резко встал и повел меня к одной из дверей в коридоре – как выяснилось чуть позже, ведущей в гостевые апартаменты – сказал, чтобы я считал эту комнату своей и оставил меня там на ночь.
Эта уютная комната не шла ни в какое сравнение со всеми предыдущими местами моего обитания. Здесь была широкая кровать с матрасом, на которой не побрезговал бы спать даже лорд, застеленная тонкими льняными простынями и стеганым покрывалом, а в изголовье лежала подушка!.. С ними даже рядом не стояли соломенный тюфяк и грубое шерстяное одеяло, к которым я привык. Также имелись для моего личного пользования раковина для умывания и глубокая ванна с тремя широкими ступенями вверх, ведущими к ее краю. Я был уверен, что они были вырезаны из греческого мрамора, добываемого в Карраре*. Тяжело не узнать этот красивый белый камень с разбегающимися паутинкой серыми прожилками.
Первое время я спал неспокойно, просыпался среди ночи с тревогой из-за того, что был один. Хорошая постель означала оказание услуг с моей стороны, и в те редкие разы, когда я наслаждался ею, находился я там лишь для того, чтобы доставить удовольствие господину. Чтобы он меня обнимал, если желал обнимать, чтобы ласкать его, если он того хотел, чтобы быть готовым для еще одного круга наслаждения. И очень редко чтобы просто поспать, будто я был его любовником.
И подобные драгоценные для меня моменты случались лишь несколько раз, по большей части, в семинарии. Прикосновение лорда Риедича нежным не было, он почти всегда прогонял меня с глаз долой после того, как пользовал. На него нападало некое чувство теплоты лишь в состоянии опьянения.
Поэтому потребовалось время, чтобы я привык к новым условиям ночного отдыха.
Я старался влиться в распорядок жизни обитателей замка. Следующим утром господин быстро показал мне остальные комнаты, сказал, где и что мне разрешалось и запрещалось. Затем он оставил меня, отправившись заниматься обязанностями лорда, живущего во дворце.
В течение часа зашел старший раб Кармин, и все закончилось тем, что большую часть утра я провел рядом с ним. Ни на мгновение я не поверил, что он забрал меня с собой по доброте душевной, я скорее подозревал (и до сих пор так думаю), что господин приказал ему присмотреть за мной. Хотя Кармин пытался скрывать свои чувства, я, как любой хорошо обученный эроменос, прекрасно умел понимать настроения других людей. Замечая недовольные гримасы на его лице, я не сомневался, что он был бы рад моему отсутствию.
По моему мнению, эти редкие выражения на лице Кармина лишь подчеркивали его великодушие, потому что, несмотря на то, что его обычное утро нарушили, он был вежлив со мной, даже дружелюбен. Со своей стороны, я старательно выказывал ему уважение, подходящее человеку его возраста и занимаемого им места, и даже обращался к нему «сэр», пока он прямо не сказал мне, чтобы я перестал это делать.
Почти целый час после завтрака он сидел со мной за чашкой чая и подробно рассказывал неписаные правила того, как здесь поладить со всеми и не попасть в неприятности. Описывал иерархию среди рабов, останавливаясь на их личностных качествах – кого избегать, кому я мог доверять, и то же самое о лордах и леди, если я столкнусь с ними. Он кратко перечислил мне те тонкости, которым большинство новых рабов учатся на своем горьком опыте, и я был ему благодарен.
Он нашел мне одежду, подходящую как для прогулок по дворцу, так и для комнат господина. Без сомнений, раньше она принадлежала другим эроменосам, но была в почти идеальном состоянии и верхом элегантности по сравнению с тем, во что одевал меня лорд Риедич. Затем Кармин предоставил меня самому себе, лишь иногда проверяя, как я.
На четвертое утро Кармин пришел вновь, но на сей раз по собственной воле, чтобы отвести меня на городскую базарную площадь. Там он помог выбрать ткани, подходящие мне по цвету и текстуре, и приказал взять более двадцати отрезов, сообщив, что после обеда мы отправимся к дворцовым портным. По его словам, мне был необходим новый гардероб с такой одеждой, которая выставит в выгодном свете мои волосы и кожу. По его поведению и непринужденной улыбке я понял, что он больше не считает меня обузой. Он взял меня под свое крыло, и я не мог выразить словами, как мне стало тепло от этого знания.
Лорд Нигелль, несмотря на все свои мрачные настроения, по большей части относился ко мне благосклонно. Я ожидал худшего, даже учитывая ту его короткую улыбку. Она была слишком мимолетной – свидетельство переменчивого нрава, когда тебя могут покрывать поцелуями, чтобы через мгновение жестоко избить лишь затем, чтобы мгновение спустя извиниться и обнять.
Но ничего подобного он не делал. Хотя его гнев никогда не исчезал – казалось, он постоянно держит его под контролем. Будто тяготило его душу огромное несчастье, грозившее вырваться наружу, если только он не скует его у себя в груди. Он был со мной резок, но не суров, как в первый день. И об удобстве моем он позаботился даже сверх того, что, по моему мнению, подходило господину. Но его улыбки были редкими, а когда он все же улыбался, то даже не подозревал: внутреннее напряжение накладывает свой отпечаток.
Он позволил мне свободно пользоваться библиотекой, лишь потребовал, чтобы я спрашивал разрешения, если хотел взять книгу с собой. Моей благодарности не было границ. В семинарии Эроса наше умение вести интеллектуальную беседу считалось одним из самых важных, поэтому немалая часть образования была направлена на развитие умственных способностей наравне с сексуальными умениями и навыками общения.
