– Да, поставь на мне свою метку.

– Вот так? – я всосал нежную кожу между ключицей и шеей с такой силой, что к утру будет фиолетовая отметина. Он склонил голову на бок, облегчая доступ, и мяукнул от моего прикосновения. Отстранившись, я внимательно посмотрел на розовое пятно, которое оставил, и сказал: – Хватит для напоминания?

– Нет, – он сел ровно и повернулся ко мне лицом. – Я хочу навсегда, – и взглядом указал на татуировку на моем бедре. – Ты помечен. И я тоже должен быть помечен.

Я лишь распахнул от удивления рот. Необходимо пояснять, почему?

Но он взял меня за руку и, крепко сжав ее, посмотрел мне в глаза, напряженно и серьезно, как никогда.

– Сильвен, пожалуйста, пометь меня.

***

Воспоминания о событиях следующего вечера до сих пор вызывают у меня дрожь. И дело не в том, что я не испытал удовольствия, а в том, что мне понравилось намного больше, чем следовало бы. Не знаю, кто был главным – посторонний наблюдатель сказал бы: я. Хотя, на самом деле, если и был главный, то это Ниггель. Сначала я с этим боролся, но он был так настойчив, его мольба была пропитана такой страстью и желанием, что вечер только начался, а моя страсть уже накалилась до предела, уничтожая все, к чему прикасалась, и увеличивалась, пока я наконец не излился огнем внутри него. Хотя, наверное, ни один из нас не контролировал ситуацию в тот вечер; возможно, бог управлял нами, превратив нас в пламя, сжигающее все на своем пути.

С той ночи как впервые надел маску господина, я внимательно слушал, ожидая фразы, которая меня остановит. В какой-то степени я даже хотел ее услышать, чтобы положить конец моему страху перед ней, чтобы я знал, где находится грань – тот момент, когда Нигелль скажет: «Вот здесь все, хватит». Но он ни разу не передумал. Что я давал – он принимал.

И когда я лежал в кровати той ночью – ночью, которую даже сейчас я периодически вспоминаю – Нигелль, изнуренный, обнимал меня во сне, меня вдруг осенило, что я действительно был господином. Что он полностью подчинился мне, безоговорочно доверяя мне устанавливать грань, которая сбережет нас. Если я захочу уничтожить его, он не будет сопротивляться. Это понимание и страшило меня, и отрезвляло. Именно тогда я начал испытывать желание защитить его.

***

– Еще раз, котенок. Сделай вдох. Вот так. Задержи дыхание. Хорошо.

Он стоял на коленях возле меня, застыв в почтительной позе, а я гладил его по затылку, пока он глубоко вдыхал пары. Тонкий завиток дыма поднимался от блюда, скользил мимо его уха и таял в теплом воздухе. Его темные глаза были затянуты поволокой, частично причиной отсутствующего взгляда были маковые курения, но в большей степени это было опьянение, полученное от боли. Следы ударов хорошо виднелись на спине – белое очерчивало красное – и когда я подносил к ним руку, то чувствовал ладонью жар.

Лоб взмок от пота, влажные кудри прилипли к коже. Сомкнув дрожащие веки, он вздохнул и открыл рот, принимая поднесенный член, твердый и напряженный, неудовлетворенный с прошлой ночи. И это говорило о многом, ведь сегодняшний день состоял из одних мучений: взгляды украдкой, притягательные фразы, закушенная губа на ужине; предвкушение, поселившееся в его мыслях, легко читалось по выражению лица. Но ни одно из этих поддразниваний не было таким серьезным, как утренний поход в город: сначала к ювелиру, чтобы все откорректировать, а потом в мастерскую Фионна, выбирая из того, что у него было, и подбирая для замены то, чего не было – комплектуя все нужное для сегодняшнего вечера.

Нигелль научился многому за короткое время и теперь мог вобрать мой член за несколько движений, и когда я почувствовал, как сжимается его горло, то залюбовался его губами, припухшими и кровоточащими – от слез, от моих зубов – крепко обхватывающими мою плоть. От ощущения успокаивающего жара рта, только что выкрикивавшего мое имя, по спине будто прокатилась лава. Пока он сосал, я перебирал темные локоны, бормотал вперемешку нежности и грубости, тем самым выражая свои чувства, и думал, что к этому моменту каждое его ощущение намного сладострастнее и острее от маковых грез.

Огонь в камине еле горел – дрова превратились в груду раскаленных углей. Но в комнате и без того было слишком тепло. От наших горячих тел температура поднялась, и моя кожа тоже лоснилась от пота.

– Достаточно.

Он тут же выпустил член, я отстранился и стал позади него.

– Руки.

Он вытянул руки назад, и я связал их мягким кожаным шнуром ему на пояснице. Толчком заставил Нигелля развести колени, а потом установил брусок между его икрами и застегнул ремешки на концах, удерживающие перекладину на месте, чтобы поза милорда была устойчивой и его ноги широко разведены.

– Сядь назад.

Он подчинился, подтягивая лодыжки, и немного поморщился, когда ремни впились в кожу. Тлеющие угли освещали правую сторону его тела, окрашивая оранжевым сиянием влажную кожу и подчеркивая изгиб талии, бедра, абрис руки, локтя и щеки. Его сжигаемый желанием член, выставленный напоказ и гордо стоящий, под тяжестью собственного веса клонился вниз, к бедрам. В желтом свете блеснула капелька на головке. Я упал на колени перед ним.

Вкус был резкий, с примесью пота, я ощутил соль на языке, а в ноздри ударил запах секса, жажды, мучения и блаженства. Запах Нигелля. Он почти незаметно напряг таз, сдерживая желание толкнуться навстречу мне, и прошипел, тихо и умоляюще:

– Госсс…

Я отстранился и быстро встал. Резким хладнокровным тоном спросил:

– Ты готов?

– Да, господин, – сказал он тихим скрипучим голосом, не поднимая головы. А потом – зная, что мне необходимо видеть его окончательное согласие – он посмотрел меня прямо в глаза и добавил: – Сильвен, да. Я хочу этого. Я люблю тебя.

Итак, я взял последний кожаный ремешок, широкий и мягкий, сложил его несколько раз, вставил кляп между зубами Нигелля и завязал на затылке. Наклонившись к его уху, прошептал:

– И я люблю тебя.

Стиснув пригоршню темных волос в кулаке, я толкнул его вперед. Покладистый, он не противился моему грубому понуканию, поэтому, когда Нигелль принял такую позу, как я хотел, его плечи были прижаты к полу, лицо повернуто к огню, ягодицы подняты высоко вверх, а бедра разведены в стороны, в готовности принять меня.

Бутылочку с маслом я поставил у камина заранее – согреть – а теперь взял ее и щедро плеснул себе на ладонь. Проверил, не стало ли оно слишком горячим, и с блаженством вдохнул душистые ароматы розмарина, лаванды и тимьяна. Восхищенно рассматривая распростертое передо мной тело, я тонким слоем размазал масло по ягодицам, уделяя внимание не только той, что ближе к огню – обеим. Любуясь тем, как в золотистом свете блестят соблазнительные изгибы, я наслаждался упругой плотью под пальцами и испытывал довольство, замечая, как учащается его дыхание от моих прикосновений. Еще масла на яички, член, пульсирующий в моей ладони.

Когда я коснулся пальцем его входа – сначала почти невесомо – то с удовольствием услышал, как Нигелль с шумом вдохнул. Я надавил сильнее, обвел по кругу и почувствовал дрожь тела под руками. Когда же я вошел в него – всего одним пальцем, плавно скользнув внутрь – Нигелль зажмурился и, расслабив напряженные губы, сжимающие кляп, тихо застонал. Еще масла, еще один палец, потом третий, я растягивал анус и слушал всхлипы, пока как следует подготавливал его, желая, чтобы этот момент сегодняшнего вечера ассоциировался только с удовольствием, чтобы больно было только от тянущего ощущения заполненности.

Я пронзил его, разрешая вырваться стону из собственного горла, когда прошел первое препятствие, чувствуя, как он обхватывает мой член, горячий и узкий, такой скользкий. О боги. Провел ладонью вниз по спине, коснулся ремней на лодыжках, потом обратно вверх по позвоночнику, минуя обжигающие отметины от хлыста, и начал толкаться, входя размеренными движениями, ища нужный угол, пока он не застонал от верного попадания, и его ноги тщетно попытались раздвинуться еще шире. Я брал его, пока не оказался близок к… Эрос, помоги мне сдержаться! Меня трясло мелкой дрожью, когда я быстро отстранился и коснулся его спереди, почувствовав, как он резко вздрогнул.