Видел ли он, как дрожали мои пальцы, когда я потянулся за приправленной перцем телятиной? Не мог не видеть. Однако я приложил все усилия, чтобы мои жесты были плавными и уверенными, когда сел рядом с ним и поднес кусочек к его рту. Он разомкнул губы, принимая мясо и вбирая мои пальцы в теплый рот. Зачарованный я охнул, окончательно теряя равновесие.

Он перехватил мой взгляд, темные глаза сверкнули, и из них пропало серьезное выражение. Я понял: у него нет контроля над ситуацией, и встревожился еще больше.

В комнате воцарилась звенящая тишина или, может, это только у меня звенело в ушах. Когда он, наконец, опустил взгляд, то мельком посмотрел на мои колени и самодовольно улыбнулся, потом закрыл глаза и придвинулся ближе. С запозданием я понял причину его веселья. Несмотря на недавнюю разрядку, мой член стоял прямо и гордо, не стыдясь демонстрировать, какое влияние возымело на него поведение милорда.

Тяжело сглотнув, я выбрал кусочек фрукта и протянул ему, мазнув соком по губам.

– Грушу? – голос прозвучал более хрипло, чем я рассчитывал – очередное предательское свидетельство того, как он на меня действовал. – Я выбрал сладкую и сочную.

В кладовке было мало осенних груш, но я нашел одну, зная, что их он любит больше всего. Теперь милорд улыбнулся, открыл глаза и взял ломтик губами. Медленно прожевал, проглотил и, не отводя от меня взгляда, сказал:

– Никогда еще такой вкусной не пробовал.

Так и пошло: я кормил его, изредка поднося кусочки к своему рту, но больше сосредоточившись на его удовольствии. Я не думал, что хоть когда-то видел его таким расслабленным. Через некоторое время он, кажется, насытился. Господин съел немного – не для мужчины, который каждый день посвящает воинской подготовке – но обстановка не располагала к переполненному желудку. У нас еще было несколько часов, и мы в любой момент могли вернуться к подносу.

Его настроение показалось мне располагающим к тому, чтобы лечь рядом, и я вытянулся около него. Несколько мгновений я перебирал темные пряди, а потом тихо прошептал ему на ухо осторожное напоминание о недавно разделенном удовольствии:

– Ты был прекрасен, – сказал я, – обнаженный, связанный, в масле, с растрепанными волосами.

Он перевернулся на бок, оказавшись спиной ко мне – не отрицание, а просьба. Я обнял его, закинул ногу на его талию и притянул к себе так, что мой полувозбужденный член уперся ему в поясницу. И тихо произнес:

– Нигелль, – заканчивая мысль.

Когда я пробежался костяшками пальцев по его скуле, он повернулся и провел по ним разомкнутыми губами – не поцелуй, а больше теплая ласка.

– Когда ты произносишь мое имя… Люблю, когда ты его произносишь. Требовательно, нежно, грубо. Каждый раз у меня голова идет кругом.

– Правда? – я спросил спокойным тоном, но была хорошо слышна моя потребность в его заверении.

– Да.

– Мне очень нравится, как оно звучит. Нигелль. Остро и пьяняще, будто хорошо выдержанный сыр и крепкое вино у костра.

Он рассмеялся.

– Не очень изысканное описание.

– Ты – не цветок.

– Нет, не цветок, – кажется, он смеялся про себя, и я разозлился.

– Ты считаешь, что я высмеиваю тебя.

– Нет, Сильвен, я не уверен, что ты знаешь, как высмеивать. Но ты хорошо обучен искусству дипломатии.

– Гос… – я сел, вовремя осекшись, и потом голосом, выдающим поднимающийся гнев, сказал: – Ты не понимаешь. Меня вырастили цветком. Фиалкой для букета. Я не особо люблю цветы. А пока узнавал тебя, понял, что не испытываю большой любви к тем, кто рвет их для своего ложа.

– В этом тоже я нанес тебе вред.

Не обращая внимания на его слова, я быстро продолжил, чтобы объяснить:

– Ты – не цветок, а… – я замолчал, пытаясь описать то, что ворошилось на краю сознания. Вот оно! – …большой кот. Как те черные кошки востока, которых пытаются отловить охотники. Гневные и непредсказуемые.

Проведя пальцем по его боку, я сказал:

– И сегодня я – цветок, увядающий на полуденном солнце – преклонил колени перед тобой и заставил тебя вытянуться и заурчать. Как мое сердце не будет биться быстрее от такого? Можешь себе представить, насколько захватывающе прикосновением усмирить раненую пантеру? Знать, что для тебя она перевернется на спину, показывая живот?

– И все же ты обманываешься, я – не пантера, – милорд потянулся ко мне и заправил выбившуюся прядь за ухо, – а лишь шелудивый кот.

Я поджал губы, взбешенный, что он не оценил моих слов – какая глупая реакция для раба, правда? По возможности сдержавшись, я сказал лишь:

– Извини меня, фиалки так глупы. Спутать силу с чесоткой. Прошу прощения… господин.

Он должен был прийти в ярость. Когда я перебрался через него, встал и начал приводить в порядок постель, ему следовало отшвырнуть меня и заставить опуститься на колени – моя дерзость не шла ему на пользу. Но он этого не сделал, только, зашипев, схватил меня за запястье и произнес:

– Сильвен, пожалуйста, не называй меня так. Не когда мы дома. Особенно не в гневе – мне это как ножом по сердцу.

В его глазах я увидел отчаяние, не ярость, когда он сказал:

– Кот или пантера, неважно. Для тебя я выставлю живот или обнажу горло, тебе я показал себя настоящего. Возможно, это доверие, возможно, я просто оказался в безвыходном положении, но это только для тебя.

Я лишь смотрел на него, чувствуя себя выбитым из колеи, судорожно перебирая в голове все, чему меня учили, в поисках правильного ответа и не находил его. «…когда мы дома».

Он соскользнул с кровати и рухнул на колени у моих ног. Напуганный я отпрянул, но милорд, крепко держа меня за талию, прижался губами к животу.

– Пожалуйста, – проговорил он. Дыхание обдало мою кожу. Господин вновь поцеловал, на сей раз чувствительное место у тазобедренной косточки, чуть в стороне от паха. – Назови меня по имени, я хочу услышать, как ты говоришь его.

– Нигелль, – подчинился я, почти пискнув.

Он сел на пятки и уперся макушкой мне в колени. Попросил, обращаясь к полу:

– Еще.

– Нигелль, – застыв на месте, я стоял, как статуя, ведь какой еще у меня был выбор, если не делать то, чего он явно желает? Дрожащей рукой я коснулся темных волос, накрутил локон на указательный палец и погладил большим.

– Научи меня.

– Научить?..

Когда он поднял голову, его взгляд были серьезен и прям.

– Научи меня покорности.

Я изумленно смотрел на него, неуверенный, что услышал правильно. Едва слышно я выдохнул:

– Гос…

Осторожно подбирая слова, он спокойно повторил:

– Сильвен, пожалуйста. Научи меня, что значит принадлежать. Что значит быть желаемым и использованным в этом смысле. Что значит потерять себя в твоем удовольствии, – он поцеловал внутреннюю сторону моего бедра. – Твоя личная верная пантера, Сильвен.

Я молчал. Он тяжело вздохнул и вновь склонил голову. Низким хриплым голосом продолжил:

– Я устал, Сильвен. Слишком устал для мужчины моего возраста. Я не создан быть ни сыном короля, ни правой рукой принца. Ради облегчения я буду ползать у твоих ног.

Беспомощно я смотрел на него, не в силах понять, чего же он от меня хочет. Знаю, мои глаза были круглыми, как блюдца.

– Я…

– Фионну ты сказал, что я привлекательный, помнишь? – он сложил губы в едва заметную улыбку. – Висящий на руках, потный, покрытый следами порки. Был ли это лишь жест вежливости?

– Нет! Я… – меня затрясло, словно от холода. – Я… ты был… я был возбужден. Мне было стыдно, но когда он заставил подойти к тебе… – я глубоко вздохнул, стараясь унять нервозность. – Я… я хотел…

– Ты можешь представить меня таким перед собой? Молящим о твоем поцелуе, когда ты хлещешь меня? Я знаю, что ты с легкостью снимешь с меня ложную маску, и я забуду обо всем, кроме твоего прикосновения…

Он говорил, а я гладил его лицо дрожащей рукой, будто в лихорадочном приступе, но ответных слов найти не мог. «Молящий о твоем поцелуе…»

– Сильвен… – он прислонился лбом к моему бедру, вновь говоря в пол. – Время никогда не щадит тело, знаю, я давно уже не миловидный юноша и никак не могу сравниться с твоим образом или Толи…