Прошло немного времени, и его пальцы замерли, а дыхание стало размеренным. Я поднялся, укрыл его одеялом и отправился в собственную кровать.
***
На следующее утро я проснулся от хлопка закрывшейся входной двери. С испугом я подумал, что проспал, но по тусклому свету от еще не поднявшегося солнца за окном быстро понял, что это не так. Милорд ушел, как никогда, рано.
Я тотчас поднялся и принялся одеваться, ворча себе под нос о том, что его не миновал послеоргазменый раздраженный настрой, а просто немного запоздал. Но я ошибся. Вскоре господин вернулся – все еще в халате – неся в руках поднос с кофе, чаем и хлебцами, и в таком приподнятом настроении, в каком бывал лишь в лучшие дни.
Все еще жизнерадостный он пришел домой вечером, поздоровался со мной и отправился принимать ванну. Мы поужинали в своих комнатах, потом я заварил чай, с любопытством наблюдая, как он раскладывает на столе в гостиной карту. После того, как я налил нам по чашке, милорд продолжил описывать мне ход военных действий, указывая расположение отрядов противника и союзников на карте. Это была не реальная задача, над которой он бился, а придуманная им схема, и господин поддразнивал меня, побуждая разработать легкую стратегию, чтобы преодолеть перевес сил и одержать победу. Своего рода игра, и когда мое первое решение оказалось полной нелепицей, он поддел меня, чем вызвал румянец на моем лице, и заставил вновь продумать ситуацию. Тот вечер положил начало многим последующим, став традицией, которую я очень быстро начал ценить так же высоко, как и остальные, и которую мы продолжаем по сей день.
Если у господина и были идеи того, как я могу лучше услужить ему на фронте сексуальных утех, их он держал при себе. Или, может, причина была в том, что он стал больше занят. Следующим вечером он пришел поздно, а еще следующим – вернулся обессиленным, бормоча что-то о набеге на деревню в отдаленных землях королевства. А потом он внезапно уехал, взяв с собой отряд, чтобы осмотреть оборонные укрепления на границе с Альбой, пока не стало слишком холодно.
Милорд намеревался вернуться через две недели. Но тут с неба посыпалась влажная крошка, температура упала, заключая все в пронизывающие оковы холода. Потом начался настоящий снег, два дня и одну ночь укрывая землю белыми простынями, плотный и слепящий глаза так, что можно потерять из виду идущего рядом человека. На утро, когда погода успокоилась, пошел слух, что за городом обнаружили карету с замерзшей семьей члена королевского совета. Они пытались добраться домой.
Я напомнил себе, что господин – не простой чиновник, а солдат, более чем способный выжить в метель. На двадцатый день, когда эти мысли уже не успокаивали, я стал болезненно раздражительным, часами сидел на подоконнике в его спальне и глядел вдаль.
Глубокой ночью двадцать второго дня я лежал, свернувшись калачиком, в кровати и невидящим взглядом смотрел на месяц, свет которого пробивался сквозь хвойные иголки. Вдруг за дверью раздался глухой звук брошенного снаряжения. Милорд еще только поворачивал ключ в замочной скважине, я с колотящимся сердцем уже вылетел в коридор поприветствовать его. Он был весь мокрый и грязный, отросшую щетину покрывала корка льда, глаза впалые и тусклые, но, могу поклясться, господин улыбнулся при виде меня. А что же до меня, я смотрел на него сквозь пелену навернувшихся слез; при виде его я почувствовал невероятное по глубине своей облегчение.
Пока я набирал ему ванну и нагревал ее, он переоделся в сухое и устроился на диване в своей спальне, попивая бренди. После того как милорд искупался и побрился, я, не спросив разрешения, отвел его в кровать, отчаянно надеясь, что он не отошлет меня прочь.
Но этого не случилось. И он принял предложенное ему тело, как и тогда. Только на сей раз не было произнесено никаких слов. Думаю, что он – даже больше, чем я – был полностью поглощен жаром чужой плоти. А еще облегчением и утешением.
Вот так я впервые провел ночь в его постели: в тишине наши тела переплелись, даря тепло друг другу. Будто мы были любовниками.
========== Часть 13 ==========
После смерти Кармина у меня не было другого любовника. Вначале потому что скорбел и не имел на это мужества. А затем потому что господин не только пользовал меня, но и желал, давая мне надежду, что что-то в его сердце переменилось. И после зимнего солнцестояния до ночи, когда он, наконец, вернулся домой, никто не притрагивался ко мне кроме меня самого.
Хотя события той ночи укрепили мои надежды в том, что сердце милорда для меня открылось, на следующее утро он проснулся насупленный и лишь похлопал меня по плечу, отправившись на встречу со своими лейтенантами. И потом больше месяца он не прибегал к моим услугам. Ничего не было ни в гостиной, ни, конечно же, в его постели и никакого даже обычного равнодушного минета после ванны. Ничего.
И дело было не в том, что господин вновь стал угрюмым. Здесь он был более ласковым, чем раньше: проходя мимо, порой касался меня – мог провести кончиками пальцев по талии или убрать локон с лица. Но от всех моих предложений категорически отказывался. Иногда мне казалось, что я замечал: он чем-то отвлечен. В другой раз – что что-то его волнует. Но ни разу я не видел ни желания, ни той непринужденности, какая была в ночь солнцестояния.
Меня начало одолевать беспокойство. В течение нескольких месяцев у меня не было другого любовника кроме Кармина. До настоящего момента я не думал, что захочу другого. Но складывалось впечатление, что мой кулак все меньше и меньше в силах избавить от жажды плоти и духа. Вновь полностью опустошенный, я отчаянно желал прикосновения. Во мне также поднимался гнев от ощущения того, то боги отправляют меня в объятия других, лишь дразня тем, чего я не могу иметь, и я не находил себе места. Не было никакой логики в моем ухудшающемся настроении – я избегал мужчин, а потом обижался, что одинок.
Стал засиживаться в оранжерее – там было тихо и тепло, сквозь мозаичные окна на южной стороне светило зимнее солнце, от работающего фонтана воздух был плотный и влажный. Меня окружали растения, для которых мороз губителен. Одни росли в местах, родных для меня, другим был присущ тропический климат, многие за долгие годы были подарены гостями короля Оргуда. Пышные и зеленые, яркие и живые – они составляли разительный контраст жгучему холоду, сковывающему острова глубокой зимой.
Именно здесь Граф – юный садовник с ловкими пальцами и чрезмерной уверенностью в себе – нашел меня. Снаружи все утро дул ветер, сырой и студеный, просачивающийся сквозь щели в стенах и холодящий даже самые теплые комнаты. Весь последний час шел мокрый снег, и теперь окна оранжереи покрыло слоем льда, искажая очертания предметов за стеклом.
Он был в фартуке, в карманах которого звякали инструменты, а в руках держал лейку. Граф нашел меня, предающегося мрачным думам под фиговым деревом, пальцами я мял веточку розмарина и подносил к носу. Заинтересовавшись, он присел на корточках рядом со мной, пытаясь вовлечь в разговор, но я прекрасно понимал его настоящую цель.
Когда он рывком поставил меня на ноги, я грязно выругался, кляня его за нарушенное уединение и заверяя в том, что лучше воспользуюсь рукоятью его садового совка, чем им самим, и можно меня просто оставить в покое?
При виде моего раздражения он рассмеялся и сказал, что тогда, конечно, обязательно возьмет с собой совок, и продолжил тащить меня из моей зеленой пещеры через коридор в складскую комнату. Свободного места там оказалось немного, потому что помещение было заставлено садовым инвентарем, и в воздухе витали запахи мха, чернозема и сухих трав.
Равнодушная маленькая сволочь. Не обращая внимания на возражения, он толкнул меня на гору мешков с чем-то плотным, но податливым – наверное, с почвой, точно не могу сказать. Но он нес с собой тепло, он был из плоти и крови, и я сдался. И, может, он видел глубже, чем я предполагал, потому что Граф давал больше, чем брал: целовал нежно, ублажал льстивыми словами, ласкал мою кожу языком, пока я не запылал, вошел в меня пальцами, искусно скользя внутри, пока я не начал дрожать и стонать, умоляя о разрядке. И он дал мне ее ртом, поглотив все до капли, затем вновь возобновил прикосновения, нежные и легкие, снова раздувая во мне огонь. Затем, наконец, взял меня. Граф гладил меня изнутри и снаружи, и я во второй раз достиг пика, вскоре после него. Я подумал тогда, что, наверное, его надо было отдать в обучение искусству эроменоса – у него получалось очень естественно.
