Распутав завязки, я высвободил его, уже полностью поднявшегося и сочащегося. Милорд еще никогда так быстро не возбуждался для меня, да еще в подвыпившем состоянии – что же на празднике его так воспламенило?

Я быстро смазал его маслом, а потом оседлал. Господин вновь сомкнул веки, когда я опустился на него, вбирая в себя и наслаждаясь вторжением. Я тихо застонал, ощущая небольшое жжение от проникновения.

Мы трахались. Прошло более шести месяцев с тех пор, как я стал принадлежать ему, и наконец мы трахались. И я специально сказал «мы», потому что не только я прилагал усилия. Хотя милорд не менял позы – даже рук не поднимал, будто их там что-то удерживало – его бедра нашли общий ритм с моим телом, поднимаясь мне навстречу, когда мы двигались в сексуальном пылу, сначала медленно, потом быстро, меняя темп, вырисовывая танец плоти. И я насыщался дыханием его страсти.

Какое-то время господин держал глаза закрытыми, и я понял: сейчас он упивается охватившими его ощущениями. Я замедлился, чувствуя его присутствие, чувствуя, как он целенаправленно движется во мне, находя в этом тайное наслаждение и надеясь, что не слишком очевидно, что я забочусь и о собственном удовольствии. Тогда он взглянул на меня, завораживающие темные глаза смотрели одновременно на меня и сквозь меня, и, думаю, он знал. Но, кажется, ничего не имел против. Милорд слегка переместился, помогая мне, и да… вот так… я распахнул рот и протяжно застонал от блаженства.

Я набрался храбрости и прикоснулся к себе, тремя пальцами слегка сжав основание члена, и поднял взгляд, наблюдая реакцию господина, ведь хотя пока все его действия казались одобрительными, он никогда ясно не говорил мне о своих желаниях касательно моего удовольствия. Но милорд улыбнулся, и по тому, как засверкали его глаза, я понял, что он поощряет мою инициативу, даже желает ее.

Этому уроку мы все хорошо обучены: если эроменосу позволено достичь вершины, то ему следует быть первым – если не приказано иное. Это не только ублажает господина, убеждая его в своем мастерстве, но и не дает последним потугам раба к финишу помешать послеоргазменой истоме.

Я все время держал это в уме, а меж тем наше соитие вновь стало неистовым, и я широкими движениями ласкал себя, крепко обхватывая и проводя большим пальцем по головке, хорошо зная, что мне нужно. Господин снова закрыл глаза, судорожно всхлипывая сквозь приоткрытые губы – именно такие звуки я слышал от него раньше, в ночь равноденствия, стоя на коленях у изножья его кровати. Тогда он был уже близок, потерявшись в накале страстей, наверное, с мыслями о лорде Игане унесшись далеко прочь. Сейчас, как и тогда, я не смог сдержать улыбки от этих размышлений, довольный собой, что могу подарить ему столь яркое воспоминание.

Я видел, как руки милорда напряглись, его сдавленное дыхание перемежалось жалобными звуками. Он подходил к краю, и я сжал свой член сильнее – ведь все это время удерживал себя на грани – одно движение рукой, второе, третье, и я кончил.

У меня были сомнения о том, что потом делать с высвободившимся семенем, но когда оно теплыми каплями брызнуло ему на живот, господин громко вскрикнул и поднял бедра навстречу мне, и я знал, что в его глазах все сделал верно. Резкое и свистящее, вновь раздалось сквозь стиснутые зубы шипение, несколько необычное, как все звуки любви. Удовлетворив себя, я с восторгом наблюдал, как милорд вытянулся в струнку в преддверии оргазма.

– Сссс…

И я подумал: «Да, господин, думайте о его красоте, о том, как он желал вас».

– Энн…

«Я – это он, оседлавший вас, принявший в себя вашу плоть, жаждущий наполниться вашим семенем…»

Наконец его бедра приподнялись, будто в отчаянной мольбе, и, задрожав, он кончил с вырвавшимся из горла именем любовника на устах:

– Ссс… о боги… Сильвен!

***

Меня затрясло. Крупная дрожь сотрясала все тело, а я изо всех сил старался это скрыть. Его вскрик в экстазе противоречил всему, что он говорил обо мне о его неприязни. Сверху него был не кто-то, а именно я. Именно я доставил ему удовольствие, и осознание этого окатило меня жаркой волной.

Мне до боли хотелось поцеловать его. Милорд все так же лежал, тяжело дыша, и я был очарован его ртом, резким изломом его верхней губы, чувственным изгибом нижней, слегка трепетавшими с каждым выдохом. Я облизал собственные губы, желая, чтобы это были его, желая узнать его вкус, скрытый под вкусом бренди, ощутить мягкое пламя его языка. Но я не мог, потому что поцелуй – акт, слишком полный значения, и не мне быть его инициатором. И если эроменос и господин обмениваются поцелуями, то положить им начало должен последний. А милорд ничего подобного не делал.

О боги, как же я хотел, чтобы он поцеловал меня.

Когда его дыхание успокоилось, я соскользнул с господина и отправился за полотенцем, чтобы вытереть его. Он не протестовал, когда я теплой тканью вел по его животу и члену, и с сонным и усталым видом смирно лежал, блуждая взглядом по моему лицу, потом по руке, которой я его обтирал, потом обратно. Сейчас я уже успокоился и с удовольствием ухаживал за ним, ощущая тихую радость, что в кои-то веки милорд не прогнал меня с глаз долой после того, как я ему услужил.

Я уговорил его перейти из гостиной в спальню, полагая, что в любой момент вернется его мрачное настроение. Но милорд лишь кивнул и позволил мне провести его. Он совсем не спотыкался, поэтому, наверное, не такой уж был пьяный. Продолжая удивлять меня, он разрешил мне уложить себя в постель. Я снял с него оставшуюся одежду и откинул одеяла с кровати. Он отодвинулся, освобождая край и показывая, что я должен сесть рядом с ним. Что я и сделал.

Так хорошо сидеть возле него на матраце и ощущать тепло его бедра рядом со своим. Хотя все равно казалось, что сижу на иголках – все чувства обострены, внимая каждому движению господина – неуверенный, чего он сейчас хочет от меня. Я должен лечь с ним? Уйти? И когда вернется его гнев на меня? Потому что, как показывал опыт, это был лишь вопрос времени.

Милорд молчал, и я продолжал сидеть, одолеваемый беспокойством о том, что делать дальше. Но вот он провел кончиками пальцев по моей руке, вызывая во мне трепет. Нежная ласка, такая незнакомая, удивила меня.

Я вспоминал все случившееся за вечер. Он заметил, что я стал больше походить на взрослого мужчину. Господин был прав. Чтобы заметить это, не надо было особо присматриваться, и перемены пугали меня. Будто я уже и так не обладал слишком высоким ростом, мое тело продолжало предавать меня, с тех пор как я прибыл во дворец. Волосы я мог убирать. Мускулатуру – нет. Я начал ограничивать себя в еде и к вечеру ощущал слабость. Даже так мои плечи стали шире, бедра массивней, а лицо приобрело угловатые черты. Милорд сказал, чтобы я не избавлялся от волос на груди. Было ли это желание? Или просто проявление доброты?

Он хотел меня сегодня. На самом деле хотел. Меня. Не своего любовника. Даже пьяный, он был весьма возбужден. И хотя мой внешний вид был в беспорядке, господин увидел во мне что-то, что возжелал. Повлиял ли на него так алкоголь? А желание просто лежать, пока я действовал, тоже леность от бренди?

– Господин, – тихо сказал я и легко коснулся пальцами его груди. Я понял, что не могу смотреть ему в глаза, когда мои мысли находятся в таком смятении, поэтому впился взглядом в изгиб его талии. – Леди Аила как-то заметила, что я обожаю вас. Она сказала правду. Я отчаянно желаю доставить вам удовольствие и сделаю все, что захотите. Но я не обладаю тем умом, который вы мне приписываете. Я следую лишь тому, чему меня обучили, хотя это так или иначе вас раздражает…

Боковым зрением я видел, что, пока говорю, он пристально изучает меня. Я почувствовал, что у меня закончились слова, и я сам не знал, что же хотел сказать. Я поднял взгляд, чтобы посмотреть в его глаза, и прошептал:

– Если бы вы мне сказали, чего желаете, я бы все для вас сделал.

Милорд тихо рассмеялся, позабавленный.

– Вот как теперь? – но потом он помрачнел и вновь стал гладить меня по руке. Он закрыл глаза. – Я подумаю.