На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, если не считать стук дождя за окном и прерывистое дыхание с кровати.

– Ты прибыл во дворец этим летом с самыми лучшими рекомендациями. Почему ты сейчас плохо себя ведешь? – горло Толи конвульсивно сжалось, когда он сглотнул, но мальчик не ответил, упрямо поджав губы.

– Отвечай, – сталь в голосе вновь вернулась, а пальцы сильнее стянули волосы.

– Я… я не знаю… – шепотом, так тихо, что мне пришлось напрячь слух, – …милорд.

Думаю, это был честный ответ. Сомнительно, что Толи понимал собственные мотивы – он был еще слишком юн.

– Господин, – милорд с силой рванул голову Толи назад, действием подтверждая ту суровость, с которой он произнес поправку. В обычных условиях рабы называли господином лишь своего хозяина. Лорд Нигелль дал понять, что на один вечер правила изменились.

– Господин, – согласился Толи. Рот широко распахнут, голос едва слышен.

Выпрямившись, милорд подошел к стене и повесил ремень на крючок. Он принялся рассматривать стойку, создавая впечатление глубоко задумавшегося человека, теребя нижнюю губу большим и указательным пальцами правой руки, а левой проводя по рукояткам развешанных приспособлений. Я не отводил от него взгляда – проступок с моей стороны – но, ручаюсь, Толи делал то же самое.

Когда он выбрал прут, я почувствовал, что он с самого начала положил на него глаз. Тонкий, как тростник, но твердый, как бамбук, и было видно, что от его удара по плоти боль будет жгучая, как лава вулкана. Рассматривая его и неспешно проводя пальцами по всей длине, он вернулся к Толи.

– Ты заслужил наказание, прелесть. Как ты думаешь, этим я преподам тебе хороший урок?

Рассеянно моргнув, тот выдавил:

– Да, господин, – сиплым голосом, выдавая усиливающийся ужас.

– Мой излюбленный, – молниеносным движением руки он взмахнул им, и прут со свистом рассек воздух и с громким звуком полоснул по кровати. Толи дернулся, когда его чуть не задело, и судорожно вздохнул. В воздухе заплясали пылинки, поднявшиеся с кожи, а раб мелко дрожал.

– Ты ощущал его раньше на себе?

Толи кивнул и вновь закусил губу, скорее всего, пытаясь уйти в себя. Но милорд ткнул в него прутом со словами:

– Отвечай мне, мальчишка.

– Да, господин. Во время обучения.

– Жжет сильно, да?

– Да, господин. От него… жжет, – задыхаясь.

– А как он поет в полете. Очень красиво, не так ли?

– Да, господин. Он… поет… замечательно.

– Держи голову прямо, – резкий приказ, затем проникновенным голосом, таким же, как и его слова, он продолжил: – Красивая песня для красивого мальчика. Прут кусает сильно и метко и может заставить плакать самых мужественных. Я тому свидетель.

Говоря это, он вел кончиком прута по телу Толи: от шеи, вниз по ложбинке позвоночника, наискосок по ягодице, затем по внешней стороне бедра, по икре и к ступне. Казалось, милорд пребывал в ином мире: взгляд отрешенный, и сосредоточенный в то же время, в глазах горит темный огонь. Такое выражение я уже видел раньше.

Господин замахнулся, будто для удара, но замер, не закончив движение, наблюдая за Толи. Тот застыл, приготовившись к боли: мышцы спины и бедер напряжены, глаза крепко зажмурены, кулаки сжимают путы, их удерживающие. Но милорд ждал, и я содрогнулся: в то время как я мог видеть обоих участников действа, юному рабу приказали не поворачивать головы, и он не знал, когда последует удар.

И вот Толи расслабился, с плеч ушло напряжение, и тогда господин резко опустил руку. Единственным предупреждением для юноши стал короткий свист рассекаемого воздуха, а потом прут соприкоснулся с плотью, оставив полосу на поджатых ягодицах. Толи охнул, невольно дернувшись, но больше не издал ни звука – подвиг, на который, не уверен, способен ли я. В свое время и меня участь прута тоже не миновала.

Теперь удары следовали один за другим: быстрые и сильные по ягодицам, более слабые по бедрам. После, наверное, дюжины ударов (я быстро потерял счет, потому что не мог равнодушно наблюдать за происходящим) Толи начал вскрикивать и метаться в путах, пытаясь избежать боли.

Именно тогда милорд опустил прут и начал водить кончиками пальцев по красным полосам, шепча ласковые слова, говоря Толи, как восхитительно он кричал, как он красив, вот так распростертый и помеченный, дрожащий и раскрасневшийся.

Толи неслышно вздохнул – всего лишь легкое движение груди, и его губы разомкнулись, когда он судорожно выдохнул. Господин коснулся пальцами его губ, и мальчик испугано распахнул глаза. Не отрывая взгляда от лорда Нигелля, Толи быстро вобрал его палец и, тихо всхлипывая, начал посасывать его и целовать, уже страстно жаждущий доставить удовольствие.

Что же до меня, я заерзал, пытаясь занять более удобное положение, чтобы мой твердый, как мрамор, член не причинял столько неудобства. Намного труднее было справиться с обидой, жгучим комом скрутившейся внутри, за то, что этот мальчик пробует на вкус пальцы господина так, как мне никогда не позволялось. Я отчаянно хотел очутиться на месте Толи, чтобы иметь возможность показать, как я желаю своего хозяина.

Милорд убрал пальцы и принялся развязывать замшевые полосы, удерживающие Толи, сначала на лодыжках, потом на запястьях. Затем он приказал рабу не двигаться и возобновил удары, сосредоточив их на плечах и спине, иногда опускаясь на покрасневшие ягодицы.

Мальчик принялся тотчас вскрикивать, но приказу подчинился. Он уже не метался, как раньше, сконцентрировавшись на том, чтобы замереть в одной позе, хотя был не в силах избежать рефлекторного вздрагивания. Уже скоро он рыдал, крики превратились в сдавленные всхлипы вперемешку с бессвязным лепетом. Чаще всего он произносил «господин», «умоляю» и «простите», даже с мольбой «хватит». Но удары не прекращались, пока, наконец, Толи сквозь плач не взвыл: «Госпожа, умоляю!»

И милорд тотчас остановился. Толи хватал воздух, широко раскрыв рот. Глаза блестят, щеки перемазаны потекшей краской с век, из носа течет. Господин платком вытер его щеки и нос, затем принялся гладить по голове, пропуская темные волосы сквозь пальцы, хвалил его, называл хорошим мальчиком, поразительным созданием, чувственным и ярким. Чтобы услышать от него эти слова, обращенные ко мне, я бы отдал свои последние скудные таланты.

Затем лорд Нигелль подошел к сестре, наклонился и прошептал ей что-то на ухо. Ее глаза, до сих пор горящие изумлением, сощурились, и принцесса сжала губы в линию. Она коротко кивнула брату. Господин отступил от нее, повернулся в сторону кровати и тоном, вновь суровым и резким, сказал:

– Толи, встань и вырази свою благодарность.

Мальчик изящно спрыгнул с кровати, но в спешке ударился коленом об пол. Опустившись на четвереньки, он кинулся господину в ноги, бормоча бесконечные слова благодарности и целуя его сапоги. Милорд ничего не говорил и оставался стоять неподвижно, Толи посмотрел вверх и немного побледнел, заметил сердитый взгляд и скрещенные на груди руки. Я прямо видел, как мечутся в его голове мысли, пока он пытался понять, чего от него ждут, а я… что ж, кажется, я знал, но для Толи что-либо исправлять было уже поздно. Но опять же, это не меня отхлестали до полуобморочного состояния, когда работают одни инстинкты. Мне его стало жаль.

Несомненно, жалость может переплетаться с завистью – это было очевидно из того, как я описывал его состояние. Когда Толи стал на колени, чтобы поцеловать выпуклость в паху господина, была хорошо заметна не только его дрожь, но и его возбужденный член, похотливо толкающийся в колено милорда. Покрасневшая головка влажно блестела, и прозрачная липкая нить тянулась к его бедру.

Нахмуренные брови милорда не разгладились, и руки все так же были сложены на груди. Было очевидно, что пока действия Толи оставались неудовлетворительными, поэтому он дрожащими пальцами потянулся к шнуровке брюк, чтобы высвободить плоть господина.

Казалось бы, достаточно разумное решение. Но…

– Тупица! – лорд Нигелль влепил ему пощечину тыльной стороной руки.