– Нет.
Но сейчас это был не резкий протест, так мне хорошо знакомый, а хриплое несогласие.
– Я еще не принимал ванну, и от меня пахнет.
Я чуть не рассмеялся, услышав намек. Если я отпущу его купаться, то он точно вновь для меня так не ляжет. Иногда я могу быть глупым, но дураком я не был. В любом случае, да, конечно, запах был от него сильный: пот после тренировочных боев въелся в кожу и горчил. Но меня это пьянило, как маков цвет. Я хотел вдохнуть его глубоко-глубоко, чтобы разум затуманился. Я хотел ощутить этот аромат у себя на языке.
– Меня это возбуждает, господин.
Это правда, возбуждение было неимоверно сильным, иначе я с трудом могу пояснить, что повлекло мое следующее движение. Возможно, искра моей своевольной юности, рвущийся наружу всплеск непокорности. Но я вырвал руки из захвата, обвивая пальцами его запястья и прижимая их к матрасу.
Когда мой рот обхватил его всего, господин резко выдохнул. Тяжело откинувшись плечами на кровать, запрокинув голову – он сдался.
Я живу ради стонов моего господина.
========== Часть 6 ==========
Пока я вытирал рот от потеков слюны, господин затаил дыхание. Он вновь прикрыл глаза предплечьем, и в наступившей тишине его лицо стало мрачным, сменив то расслабленное выражение, какое у него было, пока я ублажал его. У него заходили желваки, и я знал, что возвращается гнев. Возможно, гнев на меня, что я пробил его оборону. Или на себя, что она не выдержала.
– Оставь меня.
Я с готовностью подчинился, быстро покинув спальню. Он принял ванну, и за ужином – из тех, присутствия на которых требовал король – старое напряжение вновь сковало его тело, столь же сильное, как в тот первый вечер, когда у меня от него покатывало кожу и разъедало душу.
В конце концов, он позволил вновь обслужить его, и это постепенно превратилось почти в привычку, хотя следовал он ей не постоянно. И пусть в первый раз особые эмоции не присутствовали, но в комнате витала атмосфера, хоть как-то напоминающая страстную. Потом и этого не стало – все превратилось в неторопливый акт, почти равнодушный, с единственной задачей. Периодически я предлагал себя: утром, по его возвращении из оружейного двора, после ужина и перед сном. Никогда не прямо, ведь так я мог вызвать гнев, а с почти незаметным вопросом в глазах, в позе полной покорности, складывая губы в немом призыве. Почти всегда он отзывался.
Наверное, трижды в месяц (хотя перерывы были разными), всегда после ванны, он устало кивал, будто признавая поражение. Затем ложился на диван на влажное полотенце, откидывался назад и расставлял ноги. Так и повелось: всегда на коленях перед ним, всегда ртом, всегда долго и одинаково. Его было трудно удовлетворить. Когда я отсасывал ему, мне было интересно, чье лицо он себе представлял. Потому что он вел себя так, будто был лишен прикосновения мужчины, которого хотел. Наполненный виной и желанием.
Всегда требовались мои лучшие навыки, чтобы довести его до оргазма; и каждый раз, когда я опускался на пол между его коленями, мне все напоминало о том, что он меня не желает. И если я сначала и думал, что то первое отсутствие реакции на меня было обманом, то потом я быстро избавился от этого заблуждения. Кончив, он с раздражением прогонял меня. И я скоро стал уходить раньше, чем он успевал отправить меня, потому что было видно: он предпочитает, чтобы я исчезал еще до того, как его дыхание восстанавливалось.
Меж тем я влюблялся в него до безумия. Меня переполняли влюбленность и неудовлетворение. Я стал ублажать себя каждый второй день утром после его ухода, с горящим от непослушания лицом. Однажды я вообразил, что он узнает о моем проступке и накажет, как должно. И представил, что, распластав меня самым постыдным способом, он звучно хлещет меня, требуя, чтобы я просил о милости поцеловать его ремень. Я знал, что погиб, когда начал использовать эти фантазии, чтобы достичь пика.
Прошло чуть больше месяца, и господин свел меня с ума, ничего не делая.
***
Приближалась осень. Ветер стал более прохладным, в воздухе появился особый запах, который у меня ассоциировался со сменой сезонов, и я вспоминал, что прошел еще один год, вспоминал людей, которые теперь жили лишь в памяти.
В летнюю жару меня одолевала тоска, теперь же новый воздух обострил чувство одиночества. Я плохо переношу отсутствие прикосновений других людей, даже жестокость помогает мне держать связь с миром, возможно, доказывая, что у меня есть свое место. Ощущая холодность, волнами исходящую от господина, я стал отдаляться, чувствуя, будто она замораживает даже мою душу.
В одно прохладное утро меня неожиданно навестил Кармин с юной рабыней. Пройдя в комнату, где я спал, он заявил, что помещению недостает индивидуальности и что его необходимо оформить «под меня». Девушка, пришедшая с ним, обладала талантом искусного манипулирования цветами, тканями и узорами. И втроем мы придали комнате новый вид, который лучше отвечал моему характеру и стилю. Теплые осенние оттенки соответствовали моему нраву так же, как и моей внешности. Больше плюша в отделке, чтобы оттенить чувственность эроменоса. Более мягкие ткани, чтобы облегчить мое одиночество. Мы заменили шторы, постельное белье и ковры и добавили подушки, ароматические свечи и букеты из сухих трав.
И все время Кармин делал ударение на том, что мы делаем это не для меня, а для лорда Нигелля. По его словам, новое убранство привлекало внимание к моим талантам и рисовало соблазнительные картины. Ложь от начала до конца, уверяю вас. Кармин видел, что я падаю духом, и решил создать обстановку, которая меня поддержит. Теперь я точно знал: когда-то он был эроменосом и настолько хорошим, что мог служить королю. Он видел глубже, чем все остальные, и понимал, как исцелить душу.
На переделку спальни ушло три дня. Все это время, по совету Кармина, я держал дверь в комнату закрытой, не желая давать господину лишний повод для беспокойства. Вечером третьего дня после того, как он принял ванну, я открыл дверь, чтобы показать ему изменения, а сам кусал губы, наблюдая за его реакцией. Хотя Кармин заверил меня, что мы действовали в рамках дворцовых правил, лорд Нигелль мог жестоко наказать за подобное своеволие, и мне было тяжело выкинуть эту мысль из головы.
Сначала господин не выказал ни одобрения, ни неприязни по поводу перемен в обстановке – ему больше была интересна их причина. Он пристально смотрел на меня, лишь изредка бросая взгляды на новое золотистое одеяло, на множество расставленных свечей, на толстый ворсистый ковер под нашими ногами. Будто в них был ключ к моей разгадке.
– Тебе нравится?
– Только если вам будет угодно, господин. Вы одобряете?
– Это не моя спальня.
Именно такие утверждения всегда ставили меня в тупик. Ведь это была именно его спальня. Но я уже знал: спорить – лишь ухудшать его настроение, поэтому молчал, не зная, что ответить.
Устало вздохнув, он шагнул к кровати и сел на край. Но не с видом, чтобы я к нему присоединился, а с видом, что хочет мне что-то сказать.
Видя это, я начал быстро говорить – скорее, лепетать – убежденный, что оскорбил его, согласившись внести изменения в комнату.
– Простите меня, господин. Я должен был спросить. Я все верну, как было, к завтрашнему утру. Если желаете, еще раньше.
Он не ответил, повернув голову к окну. Отрешенным взглядом смотрел на пеструю листву деревьев, чьи кроны в вечернем солнце лета сияли золотом. Еще влажные после купания, его волосы были почти черными и своевольными прядками обрамляли лицо и спускались к плечам. До сих пор помню капризный локон, упавший ему на лоб. Мне так хотелось к нему прикоснуться.
– Я приношу тебе один вред, да?
Боюсь, я лишь с ошеломленным видом смотрел на него, приоткрыв от удивления рот. Его слова были для меня громом среди ясного неба. Мы говорили о возможной оплошности, которую я допустил, а теперь, если я правильно понял.
У меня никогда не было более внимательного господина. Его настроения не проходили для меня незамеченными, но он ни разу не побил меня, хотя многие мои поступки заслуживали наказания. Я спал в роскоши, достойной короля, ел лучше, чем за всю свою прошлую жизнь. Как он может причинять мне вред?
