Он взглянул на мой выразительно торчащий вверх член и поджал губы:

– Та-ак, как бы нам лучше сделать? Оставить как есть для большего эффекта или уже разобраться с этим, чтобы ты мог сосредоточиться?

Я попытался ответить легко и непринужденно, что было весьма непросто:

– Как тебе больше нравится. Ты начальник.

Джейми улыбнулся:

– Ты даже представить себе не можешь, как именно мне нравится. Не хочу, чтоб ты решил, что я пытаюсь воспользоваться положением, как другие фотографы. Если ты предпочитаешь, чтобы я занимался своим делом и к тебе не приближался, так и скажи.

– Ты мне платишь, чтобы я делал то, что тебе нравится. Просто скажи мне, что делать.

– Боюсь, я могу тебя шокировать.

– Очень в этом сомневаюсь.

Последнюю фразу я произнес от себя лично, а не от «фотомодели», и он, видимо, это уловил, потому что прекратил наконец прощупывать почву и перешел к тому, чего мы с ним оба хотели.

Он отошел от меня – уверенно, неторопливо, целенаправленно – и вместо фотоаппарата взял в руки кисточку, выбрав одну из стаканчика возле мольберта, – плоскую, примерно в палец шириной, с длинной деревянной ручкой с закругленным концом.

Я начал гадать, что он собирается с ней делать, но потом отбросил эти мысли. Пусть он сам покажет. Я не был связан и к тому же уже успел убедиться, что он готов подгонять свои идеи под то, чего хочу я. С одной стороны, мне это нравилось; с другой, если мы решим повторить, я бы сказал ему, что можно действовать жестче. Я знал свои границы допустимого; мне было любопытно, где границы у него.

Он поводил кисточкой по моим соскам, заставив их затвердеть, потом по головке члена, проникая щетинками в отверстие, пока я со стоном не дернул бедрами вверх.

– Больно?

– Нет. – Я едва не заскулил, горло жгло от сдерживаемых звуков. – Щекотно.

– Так, теперь вот что… – Ровный голос, лишенный эмоций, заставил меня поежиться от удовольствия. Он весь состоял из противоречий, прямо как я. Снаружи такой белый и пушистый, но внутри под сладкой ватой стальной стержень. – Я хочу, чтобы ты ласкал себя. Кончи для меня и все собери в руку. – Он поднял влажную кисточку к моему лицу, так близко, что я даже уловил солоноватый запах собственной смазки. – Я буду на тебе рисовать.

Я не стал задавать вопросов или спорить с ним. Он, наверно, уже приготовился к возражениям или шоку, но я не смог бы этого сыграть. Тем более, по мне, так он заслуживал награды за проявленное терпение и воображение, и я не замедлил дать ему желаемое.

– Да, сэр.

У него перехватило дыхание.

– О господи, как ты это сказал! Прямо как надо… Блин, как же ты хорош, Роб, это будут просто офигенные фотографии.

Я быстро задвигал рукой, но он смотрел не только туда, но и на мое лицо, и я замедлил движения, чувствуя близость, растущую между нами с каждым рывком моей руки вверх по члену, с каждым скольжением вниз. Я делал это сам, но по его приказу, и сольный акт от этого становился совместным действом, и когда я кончил, от смеси облегчения и удовольствия застонал Джейми. Он коснулся моей руки, и на его пальцах остались густые беловатые капли моего семени.

Я откинулся назад, сложив руку горстью, предлагая ему свое тело для творчества. Кожаная куртка сползла назад, и я замер, выгнувшись в неудобной позе, с все еще колотящимся сердцем, быстро поверхностно дыша. Этот оргазм только заставил меня хотеть еще; до удовлетворения было еще очень далеко.

Он обмакнул кисть в быстро подсыхающую лужицу и написал на мне одно слово: «МОЙ». Коротко и ясно. Крупными прописными буквами. Я чувствовал на себе каждую букву так остро и отчетливо, как будто она была вырезана на моей коже ножом.

Держать эту позу, пока он фотографировал, оказалось пыткой, которую я сам на себя навлек. Надпись подсыхала под горячей лампой, стягивая кожу и отваливаясь хлопьями.

А потом я взял его член глубоко в горло, жадно втягивая его в себя, а в конце глотая, сколько он дал, прежде чем отстраниться и забрызгать исчезающую надпись у меня на груди, ставя новую метку.

Я всегда любил делать минет, но после обычно старался побыстрее отстраниться и размять затекшую челюсть; с Джейми, я потянулся за ним, когда он вышел, пытаясь догнать и лизнуть его еще разок, но он уже взялся за фотоаппарат.

– Обязательно надо снять тебя вот так… Да, подними на меня взгляд… Нет, губы не облизывай, я хочу как есть…

Вот эта часть оказалась хорошей проверкой моей способности подчиняться ему. Все, что мы делали до этого, было проще. А сейчас, когда я кончил, и он тоже, мне сложно было принять то, что сцена еще продолжается и закончится, только когда он скажет. Мне уже хотелось в душ, смущение и неловкость усиливались по мере того, как спадало возбуждение, но он очень хотел доснимать. Если он и заметил мое недовольство, то комментировать не стал, но камеру отложил гораздо раньше, чем я ожидал, и велел идти мыться.

Меня слегка расстроило то, что он не пошел со мной, но, по-быстрому приняв душ в его крошечной ванной, я понял, что вдвоем нам бы там было просто не развернуться. Я пару раз приложился локтем об стенку, намыливая грудь.

Когда я вышел, он уже ждал меня со стаканом пива и готовыми фотографиями на экране. Не все получились хорошо; некоторые он удалял без комментариев, пока не осталось штук десять или чуть больше. Мы с ним разглядывали их в молчании. Я пытался смотреть объективно, сосредоточившись на тех, где не видно лица, потому что так легче было оценивать. Черт, снимки вышли безумно эротичные.

– Не беспокойся, я могу их удалить, когда ты уйдешь, – сказал Джейми.

– Не надо. И я бы не отказался получить копии.

Ему определенно было приятно это слышать. Он тут же отправил их мне на мейл, а потом опять развернул одну, ту, на которой свет падал прямо на слово, написанное у меня на груди, и оно вполне читалось – по крайней мере, если знать, что оно там есть.

– Ты обалденно получился, Роб. Фотографии шикарные. И всю сцену отыграл идеально. Но… разве это ты? Это все, что в тебе есть?

Его скепсис был очевиден, и я не знал, что ответить, поэтому решил блефовать.

– Я делал то, что ты хотел. Ты же знаешь, что я никогда раньше не участвовал в Д/С сценах, но я старался…

Он покачал головой, как будто его что-то не удовлетворяло или тревожило.

– Ты был великолепен, но это не ты. Точнее, это не все. Я вижу на фотографиях. Как будто ты… что-то пытаешься спрятать внутри.

Чертовы художники с их обостренным восприятием. Мама тоже была такой. Слава богу, я был по большей части предоставлен самому себе, но уж если я попадал в поле ее зрения, она не успокаивалась, пока одну за другой не рушила все мои защитные стены, оголяя живое трепещущее нутро, которое я предпочитал ограждать от посторонних глаз.

– Слушай, Джейми. Все было здорово, правда. Горячо. Я бы с удовольствием повторил, с играми или без. Но мы же только познакомились. Не думаешь же ты, что можешь вот так запросто меня прочесть? Это невозможно.

Я покрылся холодным потом, и вонючий страх физически отравлял каждый вдох. Если я и расскажу ему когда-нибудь о своем кинке, это произойдет на моих условиях. Когда это будет откровенность, а не вырванное признание.