Утро выдалось тихим, я искупался и грелся теперь на солнышке, сидя на сваях, оставшихся от старого моста. Глядел на своё отражение в спокойной воде. Мне очень нравилось моё загорелое дочерна тело, выгоревшие за лето тёмно-русые волосы, улыбка, ямочки на щеках. Улыбка и весёлый детский задор в глазах, отточенная до совершенства невинность были моим оружием, потому что сам я себя ребёнком не чувствовал, а чувствовал воином, прошедшим через тысячи и миллионы битв. Не знаю, почему так, но чем глубже я в себя всматривался, тем сильнее ощущал дыхание вечности, и улыбающийся мальчишка в зеркальной глади казался мне сказочным незаслуженным сном.

Натянув полосатую тельняшку и обрезанные выше колен дырявые джинсы, я поднялся по лестнице и перешёл мост. Мимо с шумом и грохотом проносились машины, обдавая бензиновой гарью. Вики ещё не было. Я топтался на обочине, раздумывая, что делать. Работать одному страшно. Будучи молчаливым, я бы и пары слов не связал, за меня всегда договаривалась она. Из задумчивости меня вывел скрип тормозов. Дверь легковушки открылась.

— Подвезти, моряк? — поинтересовался, улыбаясь, симпатичный молодой мужчина.

Я уже сделал шаг навстречу и наклонился, чтобы сесть, собираясь сказать «да», но увидел на заднем сиденье красивую женщину с прижавшимся к ней маленьким мальчиком и замер: этот в клиенты точно не годился.

— Нет, спасибо, я просто жду кое-кого.

— Ну, бывай! — махнул рукой водитель и тронулся с места.

«Уехать бы с ними навсегда», — подумал я с тоской в сердце, провожая взглядом удаляющийся автомобиль, и со злостью пнул камень. Тот вылетел на дорогу и, звякнув, угодил в колесо притормозившей белой «Нивы». Сердце кольнул страх. Водительская дверь открылась, и из машины вышел плотный приземистый мужчина средних лет с седеющим коротким ёжиком волос, в чёрных джинсах и майке. Я отступил назад, готовый драпать в любой момент.

— Слышь, юный экстремист, — глянул он на колесо, — мне бы Вику.

— Её нет.

— Да не слепой, вижу, а ты чего тут трёшься? — окинул он меня оценивающим взглядом.

— Я за неё.

— Хм, прямо-таки во всех смыслах?

— Да.

Он обошёл вокруг меня, почёсывая затылок. От его взгляда мне стало не по себе, и я напрягся, но из дурного упрямства решил остаться.

— И правда, что ли, взять? — вновь хмыкнул он.

— Отсос и дрочка — тысяча рублей.

— Нихера себе расценки, — присвистнул он. — За штукарь я и сам кому хочешь отсосу, могу даже тебе. Готов заплатить? — Он крепко обнял меня за плечи. От него пахло табаком и лосьоном после бритья.

Я смутился, не зная, что ответить.

— Садись. — Он шлёпнул меня по заднице, подталкивая к машине.

Всё ещё пребывая в сомнениях, я забрался на переднее сиденье. Без говорливой Вики всё происходящее казалось каким-то странным и слишком реальным.

— Пристегнись. — Я накинул и защёлкнул ремень.

Он газанул, и, круто развернувшись, мы помчали в город, запетляли по частному сектору. Я уже не узнавал улиц.

— Куда мы едем? — осторожно спросил я и потянулся к защёлке ремня.

— Домой, — откликнулся он, перехватывая мою руку и до хруста сжимая ладонь. — Можешь звать меня Петровичем, а я тебя Шуриком. Что кривишься, не нравится? Тогда Саней? — Он опустил мою руку мне на колено и прихлопнул. — Не знаю почему, но Вика за тебя слёзно просила и уверяла, что лучшего и более ответственного кавалера у неё в жизни не было. Ты же не подведёшь даму сердца и не будешь рыпаться? А то нам придётся отправить её в места не столь отдалённые за совращение и растление малолетних.

— Никто меня не совращал, я сам захотел!

— Ха! Мало ли, кто чего хочет? Суд хотелки во внимание не принимает, только факты, а по факту она тебя трахала и продавала.

Я, как мне казалось, молниеносно отщёлкнул ремень и схватился за ручку, чтобы выпрыгнуть из машины, но удар в челюсть отправил меня во тьму.

— Знаешь, а он чем-то похож на тебя, — говорит Юра, проталкивая смазку большим пальцем мне в жопу.

— Да, у нас глаза одного цвета.

— Бля, трахаешь тебя, трахаешь, а ты всё такой же невыносимый романтик. Нет, он просто такой же доходяга, как и ты, когда тебя отец в дом приволок. Чёрт, как же я тебя тогда ненавидел, эту жалостливую смесь забитости и доброты. — Он приставляет член. — Да ты и сейчас такой же, иначе бы не подобрал этого щенка. — И вгоняет его до отказа, заставляя застонать, выгибаясь и комкая простынь. — И оттого хочется отодрать тебя ещё жёстче, чтобы до тебя наконец дошло…

— Что дошло? — хриплю я, глотнув воздуха, а он шпарит меня, не давая привыкнуть и расслабиться. Бля, как же, сука, больно и одновременно обжигающе желанно.

— А я знаю? Это ж ты у нас жопошный Достоевский, — хохочет он, засаживая особенно резко и глубоко, аж кишки ноют. Пытаюсь его лягнуть. — У! Хочешь подраться? Ну давай, сопротивляйся. Давно я тебя наручниками не сковывал.

Утыкаюсь лицом в диван. Очко потихоньку отпускает, боль сменяется тёплой истомой и желанием.

— Почему ты всегда так груб?

— А почему ты напрашиваешься? Трахнул меня в детстве, развратил, так терпи. Если бы не ты, был бы нормальным мужиком, а так вместо Ленки тебя, пидораса, представляю, иначе не встаёт. Переворачивайся на спину, хочу видеть твои невинно-бесстыжие голубые глазки. Яйца подбери, а то придавлю ненароком.

— А ты жри поменьше, а то скоро как Петрович будешь.

— Я… человек… солидный, — подмахивает он, — а не жиголо у престарелых пидоров, чтобы калории считать. И знаешь что, — он сдавливает мне грудь, — я вот всё думаю… — Застывает глубоко внутри меня. — О да, мне нравится, когда ты так мышцами делаешь, прямо как Ленка влагалищем, когда в настроении. Но ты не отвертишься. Почему пацана выставил, давай позовём, сообразим на троих, или не хочешь делиться? Решил меня заменить, на молоденьких потянуло? И почему он у тебя с голой жопой шлындает, любуешься и дрочишь или уже распечатал дырку? — Он вновь двигается, но теперь медленно, с удовольствием от процесса. Я полностью раскрыт, тону в накатывающих волнах тепла и сладкой дрожи. — Он тут явно не мультики искал, когда мы вошли, и ещё это, — поднимает за провод виброяйцо. Мышцы на ногах дёргаются от подступающего наслаждения. — Эй, не вздумай кончить, иначе позову и оттрахаю твоего щеночка! Сейчас яйцо в тебя засуну, и меняемся!

Частая вибрация разливается по внутренностям, и мы меняемся местами. Я кладу его ноги себе на плечи и плавно вставляю, одновременно надрачивая ему член.

— Быстрее, и смотри мне в глаза, как тогда, в первый раз, что ты тогда говорил?

— Это не больно, — ласково и успокаивающе шепчет Зверь, на мягких лапах покидая распахнутую настежь клетку. — Потерпи немножко, и тебе станет очень-очень приятно. Нам обоим будет очень-очень приятно. В этом нет ничего плохого, видишь, как тебе хорошо, как сладко.

— Сейчас! — выдыхает Юра.

— Я не сделаю тебе больно, ведь я люблю тебя, — заканчивает Зверь в последнем рывке перед поцелуем, и мир пожирает испепеляющее пламя…

О, это пламя, оно во мне, как последний ядерный взрыв,

В котором вечно, вечно горит мой юный Маленький принц.

Не зарастает рана детства в груди, сочится радужный сок.

Напившись похоти, как млека богов, я гляжу сквозь пламя костров.