Я заканчиваю свой рассказ историей о запертом и почти убившем себя Крисе. Его родителях, укативших и вернувшихся из отпуска.

— Я его им не отдам! — рычу я.

— Вань, налей-ка мне ещё, только теперь с ромом, как положено, — просит Евграф. — А ты, зверина, — говорит он, ласково, но безжалостно глядя мне в глаза, — слушай меня внимательно…

========== 6. Я буду ждать тебя ==========

Домой я добираюсь на такси. Открываю дверь и захожу в квартиру.

— Саша! — радостно вскакивает с усыпанного листками пола Крис. По краю сознания мелькает раздражение от беспорядка. — Что купил? — забирает и заглядывает в пакеты.

— Чёрт!

— Что такое?

— Масло забыл! — Крис грозно смотрит на меня, хлопая себя по бедру. — Вот не поверишь, только из-за него в магазин и заходил. Но я тебе три «Сникерса» взял.

— Думаешь подкупить? Ладно, я сам сбегаю. Ой, а это что?

— Рамка для твоего рисунка, повесим его на стену.

— Да-а?! Круто-круто! Спасибо! Сейчас вставлю.

Распаковывает рамку, вынимает картонку и вставляет рисунок. Я отношу пакеты на кухню.

— Смотри, классно? Нравится?

— Да, очень. — На рисунке юная девушка в длинном платье и с огнём в руках парит в невесомости на фоне усыпанного мерцающими звёздами ночного неба. — А кто это?

— Это Звезда, и ей очень-очень одиноко.

— Крис, нам бы поговорить.

Он поднимает настороженный взгляд, мгновенно превращаясь в неуверенного мальчишку, встреченного мной на вокзале.

— Я не хочу, — говорит он и, обнимая картинку, уходит, залезает с ногами на диван и забивается в угол.

Блядь, как будто я хочу! От его несчастного вида к глазам подступают слёзы. Распаковываю купленные салфетки и сморкаюсь, понимая, что ни хера я не готов к отведённой мне роли. Это только Вениаминыч умеет потрошить души, отпуская ехидные комментарии, а я сразу в сопли. Может, зря я отказался от наушника? Сейчас бы просто повторял за ним нужные слова, и всё. Нет, не зря, я должен сделать это сам.

Подтягиваю кресло и сажусь напротив, забираясь в него точно так же, как он, — с ногами.

— Твои родители вернулись и заявили в полицию о твоей пропаже. Брат завтра придёт за тобой.

— Не отдавай меня ему, не отдавай! — кидается он ко мне. — А то я не знаю, что с собой сделаю!

Я обнимаю его дрожащее тело.

— Я не отдам тебя, обещаю. Крис, ты мне доверяешь?

Смотрит мне в глаза, будто решаясь на очень тяжёлый и трудный шаг.

— Наверно… — Вновь смотрит, сжимая в руках мою ладонь, и произносит, отдавая себя в мои руки: — Да. — И, не раздумывая, я принимаю эту ответственность.

— Расскажи, что с тобой произошло?

Он втискивается в кресло рядом со мной.

— Они меня ненавидят.

— Кто? — спрашиваю я, расслышав в его голосе подступающие слёзы.

— Родители.

— Почему ты так решил?

Он шмыгает носом, выпрямляется и кричит, стараясь сдержать горькую обиду и слёзы:

— Потому что они меня заперли! А сами уехали отдыхать! На море…

Я обнимаю его, а он плачет, уткнувшись мне в грудь.

— Отец сказал, что я моральный и физический урод, а мама стояла рядом и даже не возразила, глядела на меня так, будто я сам себя таким сделал.

— И тогда ты решил сбежать?

— Нет. — Он дрожит всем телом от рвущихся наружу рыданий. — Я хотел убить себя.

— Ничего себе! — искренне удивляюсь я, и это моё удивление, как и высказанная им затаённая в сердце боль, немного приводят его в чувство.

— Я вылез в окно, и когда наклонился, чтобы прямо головой об асфальт, — он вновь вздрагивает, втягивая воздух, — испугался, но уже начал падать, и каким-то чудом руки сами ухватились за виноград, он замедлил падение, но я весь бок ободрал. Меня так трясло после падения, что я даже идти не мог, а боли совсем не чувствовал, зато потом…

— Значит, ты не терял память?

— Нет, прости, что обманул. — Я погладил его по спине.

— Понимаешь, они боятся, боятся своей неудачи, что не справились и не смогли сделать тебя таким, как им хотелось. Они ведь желают не того, чтобы ты был собой и был счастлив, а чтобы воплощал их мечты. Они не доверяют тебе и твоему праву жить своей жизнью.

— Поэтому мне с тобой так хорошо, ты ничего от меня не хочешь, даже когда заставляешь бегать, вернее, ты не хочешь, чтобы я становился каким-то другим, не заставляешь изменять себе, а лишь помогаешь сделаться сильнее. Я понимаю, это то, что мне нужно. А родители хотят того, что нужно им!

— Ты в этом уверен?

— Ну… — Он задумался. — Они ужасно давят и наседают!

— Почему ты готов принять мои правила, а их — нет?

— Ты не считаешь меня своей собственностью, а они считают. Там я не могу быть свободен изначально, по самому факту. Если они меня обеспечивают, значит, я принадлежу им, так они думают.

— Так ли?

— Да, именно так!

— Ну, если дело только в этом, обеспечь себя сам.

— Как, я же только ребёнок, учусь в школе, меня не возьмут на работу.

— С шестнадцати лет ты можешь жить самостоятельно, если у тебя будет трудовой договор на руках. Ты отлично редактируешь, рисуешь, возможно, ещё что-то умеешь. Но посмотри на ситуацию с другой стороны. Они о тебе заботятся, потому что им велят инстинкты и принятые в обществе нормы поведения. Окончишь школу и тебе дадут под зад ногой — свободен, живи, как хочешь. Ты перестанешь быть ребёнком, и они с удовольствием сложат с себя родительские обязанности, которые, возможно, тяготят их, связывают, но они как бы должны и потому отыгрываются на тебе, причиняя боль. Тогда, оказавшись один на один с миром, ты подумаешь: «Какой же я был дурак! Вместо того, чтобы использовать свободное от зарабатывания денег время себе на пользу, я тратил его на грызню с родителями, которые обо мне хоть как-то, но заботились. Пусть не так, как бы мне того хотелось, но крыша над головой была, еда и одежда тоже, а я тратил драгоценные мгновения не на общение с ними, любовь и собственное развитие, а просирал, занимаясь хер знает чем и для чего».

— Блин! Ты на чьей вообще стороне? Думаешь, я этого не понимаю?

— И потому мстишь им, шагая из окна?

— Нет, я шагаю, потому что они меня не любят!

— Крис, если бы ты только знал, как трудно в этом мире найти взаимную любовь, того, кто примет тебя таким, какой ты есть, ты бы так сильно на этом не зацикливался и не ждал этой любви от них, а уж тем более не требовал. Думаешь, им легче? Они ведь тоже хотят, чтобы ты любил их такими, какие они есть.

— Но ведь я люблю их!

— И потому шагаешь в окно?

Лицо Криса сморщивается, а из глаз с новой силой катятся слёзы.

— Ты чудовище, — стонет он. — Какое же ты чудовище.

— Да, чудовище, которое любит тебя.

— Но почему, почему всё так?!

— Как?

— Несправедливо! Я ведь мог умереть!

— Да.

Он рыдает в голос.

— Я не хочу возвращаться, я так боюсь их гнева, особенно отца. Они же теперь меня совсем за человека считать не будут.

— Ты записку оставлял?

— Да, маме, что люблю её и чтобы она меня за всё простила.