Внимание в сети мне тоже нравилось. Здесь не надо было притворяться, что ты лучше, чем есть на самом деле. Здесь можно было быть самим собой. Даже эта грубость и похабщина в комментариях грели сердце, в них была честность, меня откровенно хотели, я был нужен хоть кому-то…

— Убил бы такого папашу! — появился новый комментарий.

— Нет, он хороший, я его люблю, — написал я.

— Почему меня никто не любит? Я тоже хороший.

— Потому что ты старый пидор, а он — зая.

— Кто хочет старого пидора? Могу быть нежным и ласковым.

— Фу бля сдрисни нах…

— Как жестоко…

— Правда, она такая.

— Эй с вазелином я блядь уже всю жопу отморозил… ты едешь или где?

— Такая вот ебучая жизнь, зая…

— Дрочу в скайпе. Гена.

— Да съебись уже. Не видишь мы тут за жизнь трем…

Я закрыл страничку, глянул на фото с подписью «Вася сосёт у Тёмы», улыбнулся и хотел было сунуть телефон в рюкзак, как на меня накинулся Вася.

— Ты охренел?! Ты чё эту фотку на заставку в телефоне поставил, совсем больной?! Где ты её вообще взял?

Я опешил, не ожидая от него такой ярости. Последние дни он был удивительно мягок и покладист, как я с мамой, когда грешки замаливаю, вот я и расслабился.

— Батя сохранил, внукам на память, — буркнул я.

— Ну-ка дай сюда!

Он потянулся за телефоном. Я выскочил из-за парты. Он за мной, придавил к соседней, защемив мне яйца, я скривился от боли, вытянув вперёд руку с телефоном, и тут раздался щелчок затвора фотокамеры.

— Я тебя убью! — крикнул Вася, выбегая из класса вслед за Ильёй.

Все кинулись к телефонам, открыли группу и замерли в лихорадочном ожидании, то и дело обновляя страницу.

— Так-так-так. Есть контакт!

Я тоже смотрел на наше фото с подписью «ответка — Вася жёстко входит в Тёму!»

В кадре я лежал животом на парте, крупным планом было моё сморщенное от боли лицо с зажмуренными глазами, а сзади, впечатывая меня в стол, вновь с выпученными глазами, на меня карабкался Вася. Его рука тянулась вперёд, будто он в порыве страсти хотел схватить меня за волосы.

«Ну все пидорги вам пиздец!» — появился первый комментарий, а за ним второй: «Ага-ага».

На следующий день Илья гордо ходил по школе, сверкая белозубой улыбкой и фонарём под глазом, который ему всё-таки поставил Вася, когда тот вышел из туалета, где укрылся, чтобы отправить фото. На уроках он стоял, сказав, что у него геморрой. Все ржали, но он стоически сносил насмешки. Видимо, его отчим всё-таки пересмотрел свои взгляды на воспитание.

На физре наши играли в волейбол, в командах было по двое парней и четыре девчонки, я сидел в запасных, а Илья стоял рядом, прислонившись к стене.

— Сильно болит? — спросил я.

— Терпимо.

— Покажешь?

Он почему-то смутился, покраснел, но кивнул на раздевалку. Мы зашли в неё, а потом в туалет. Он защёлкнул шпингалет, расстегнул и спустил штаны, повернулся ко мне задом и, скривившись, оттянул резинку трусов. Я с любопытством заглянул. На заднице виднелось несколько красных полос, в некоторых местах кожа была рассечена до крови и смазана зелёнкой.

— Ничего себе. Это тебя мэр так?

— Нет, мама, проводом от зарядки, и айфон отобрала. Удалила группу…

Было видно, что за группу ему обиднее всего. Её он жалел больше, чем задницу.

— Мне тоже недавно досталось, — сказал я, спустил шорты и задрал футболку, оголяя зад, оглянулся. — А, уже не видно. И зачем тебе было всё это делать? — спросил я, подтягивая трусы.

Он, кажется, вновь смутился, вернул резинку на место, аккуратно надел штаны и уже было вышел из туалета, но замер на пороге и, не оглянувшись, сказал:

— Был бы ты девчонкой, я бы тебя у Васьки отбил.

Потом хмыкнул, усмехаясь, и вышел.

Видимо, он почему-то не мог смириться с тем, что я отвергал его приглашения в команду КВН, не восхищался им самим и оставался близким другом только для Васи. И тут на меня снизошло озарение, что, может, он просто тоже хотел быть моим другом? Не школьным знакомцем, приятелем или одноклассником, а именно настоящим другом.

Я вышел в зал. Он вновь стоял у стены, наблюдая за игрой. Я встал рядом, чуть касаясь его плеча своим.

— Извини. — Он удивлённо на меня посмотрел. — Я дурак, — сказал я.

Он улыбнулся, тепло и открыто, и взъерошил мне волосы, а я прямо физически ощутил, что у него будто камень с души свалился.

Я посмотрел на площадку и встретился взглядом с Васей. Он глядел на нас через сетку, и бешеные глаза его были чернее ночи. Улыбка сошла с моих губ.

Фото обсуждалось с месяц, но после майских праздников всё улеглось и забылось.

В оставшиеся до экзаменов дни мы с Ильёй много времени проводили вместе. В нём что-то изменилось — он по-прежнему был язвителен и остёр на язык, но из него ушла ядовитая злость и глубоко запрятанная детская обида на родителей. На мать — из-за того, что не моргнув глазом променяла отца на мэра; а на отца — за то, что даже не попытался за неё бороться, а просто собрал вещи и ушёл, не сказав ни слова, узнав об измене. Со мной Илья всегда был мягким и открытым, особенно если Вася уходил по своим делам, оставляя нас наедине. Он вообще как-то отдалился, замыкаясь в себе. Стал тяжёлым и унылым. Я пытался как-то наладить отношения, но он оставался неизменно холоден, отталкивал или прямо посылал меня с моим весельем и гульками куда подальше.

Илья часто приглашал меня к себе. У них был большой светлый дом с просторными комнатами, но он казался мне каким-то гулко-пустым и немного холодным, поэтому мы больше тусили у меня.

Да, теперь у меня было два друга, но они так и не стали друзьями между собой. Они открыто не враждовали, но оставались сдержанно-холодными. Я не чувствовал к Илье влечения, но между нами всё равно что-то происходило, потому что иногда я ловил на себе его взгляды, совсем не дружеские взгляды.

Замечая, что я замечаю, он смеялся и говорил, что ему срочно надо найти какую-нибудь девчонку, иначе он начнёт кидаться на всё, что движется.

— А подрочить? — как-то осведомился я.

— Это ж не те ощущения, слишком предсказуемо, никакой интриги.

Мы сидели на диване, привалившись друг к другу плечами.

— А если я тебе? — тихо предложил я.

Видимо, к нему я был достаточно безразличен, чтобы такое сказать, не то что с Васькой, там бы у меня язык к нёбу прирос.

Илья ничего не ответил, но я ощутил, как он затаил дыхание. Тогда, не поднимая глаз, я положил ему руку на бедро. Он не отстранил. Я сместил её к паху. Он не двигался, замерев. Тогда я расстегнул пуговицу на его джинсах и потянул вниз бегунок замка. Запустил внутрь руку, обхватил, массируя яички, погладил член; тот стремительно увеличивался в размерах.

Я встал перед ним на колени и взялся за джинсы.

— Уверен? — спросил он, накрывая мои руки.

Я ничего не ответил и потянул штаны. Он приподнялся на руках, вслед за штанами я спустил трусы и полностью снял их, освобождая его ноги.

Я не смотрел на него, но ощущал, как ему было неудобно и одновременно волнующе оказаться передо мной голышом. Я развёл его ноги и стал между коленей. Погладил мускулистые бёдра, пропуская между пальцев курчавые волоски. Вновь обхватил, надрачивая член. Он был у него такой же идеально красивый, как и всё остальное тело. Я любовался, как высвобождается и вновь скрывается под крайней плотью большая налитая до блеска кровью головка. И когда я был больше не в силах только смотреть, я наклонился и взял её в рот. Я понятия не имел, как это надо делать, но мне очень хотелось, и я делал, как мог. Сжимать в руке его прямой, твёрдый и горячий ствол было очень приятно.

Он положил руки мне на плечи, а сам выгибался, подаваясь вперёд. Мы не всегда понимали друг друга, и я пару раз останавливался, сдерживая тошноту.

— Не двигайся, — попросил я.

Он остановился, и я продолжил всё делать сам, он только стискивал мне плечи всё сильнее и сильнее, ускоряя дыхание. Задрал, разводя, и поставил на диван ноги. Я потянулся к его открывшемуся анусу, но он остановил меня. Я чувствовал, что ещё немного, и он кончит, и ускорил темп. Пальцы впились мне в плечи, но в последний момент он отстранил меня и выплеснулся себе на живот. Я отвёл его руки и взял всё ещё пульсирующий член в рот. Он застонал, а я медленно двигался, высасывая из него последние капли, затем вылизал живот, нырнул языком в пупок.