Прилетает Илье за это от матери хорошо, он удаляет скандальное фото, и все замирают в ожидании, что он ещё выкинет. Если бы при этом он не оставался золотым мальчиком, мама бы его тоже, наверное, вряд ли спасала. У него целая агентурная сеть, и не только в нашей школе, потому что периодически он постит фото и слухи из других школ, чем выводит шумиху на новый уровень.

— Зачем, зачем ты это делаешь, зачем превращаешь такую хорошую идею в какую-то жёлтую прессу?

— Надо же как-то расширять аудиторию, поднимать рейтинги.

— У тебя есть замечательные рассказы о школьной жизни.

— Это они для тебя замечательные, а для нас скучные.

— Ещё одна такая выходка, и пеняй на себя, я тебя отмазывать больше не буду!

— Меня, может, и нет, а себя — да.

— Вон, паршивец!

И сегодня без очереди я выбран как рассказчик анекдота! Это невиданная честь, но именно это меня немного настораживает, но, отбросив сомнения, я пытаюсь вспомнить, что смешного читал за последнее время.

— О, есть! — восклицаю я, глянув на какого-то по-особенному мрачного Васю. — Анекдот! «Вася, если бы тебе предложили трахнуть Иру один раз, а Петю два раза, что бы ты выбрал?» — «Hy, — задумался Вася и почесал в затылке, — Ира — это, конечно, Ира, но два раза!»

Я ржу, пихая Васю в бок. Тот злобно на меня зыркает. Я гляжу на Илью. Тот, улыбаясь уголком рта, замечает:

— Я, конечно, всё понимаю, но на месте Пети ведь должен был быть Тёма? — Вася отвернулся к окну, но я вижу в отражении еле сдерживаемую улыбку. — И вообще, если я такое опубликую, мама меня точно прибьёт. Давай другой. Тадым! Тёма, дубль два.

— Ладно, так, детский анекдот… Ага! Приходит Буратино к папе Карло и говорит: «Папа, я люблю Пьеро». — «Ну, и как?» — спрашивает папа Карло. — «Как, как? Дырочку мне в жопе просверли!»

Я ржу как конь.

— Эй, Буратины, — кричит военрук, — вы за языками-то своими следите, а то я хоть и не Паустовский, но сумею вам быстро и красиво рассказать, кому и где какие дырочки положены.

Мы шухаримся и затихаем.

— Тёма, — ласково и проникновенно произносит Илья, обнимая меня за плечи, — мне не столько страшно, что ты сам как Буратино, в смысле дуб дубом, и что первоклашки рассказывают анекдоты гораздо веселее твоих, но тут, конечно, ничего не поделаешь, тебе до них ещё взрослеть и взрослеть; страшно то, что все они у тебя на одну тему. Вполне определённую. Понимаешь, о чём я? — И он хлопает меня по плечу.

Я обижаюсь и, выпятив губу, набираю воздуха, чтобы тоже сказать ему что-нибудь эдакое, но он меня опережает.

— Тём, ну пойдём ко мне в команду, я тебе такие роли напишу, закачаешься! У тебя ведь готовый типаж, даже играть ничего не надо. Пойдём, а?

Я чувствую, что Васькин локоть, упирающийся мне в рёбра, стал каким-то острым и колючим.

Я сжимаю ладонь и только тут понимаю, что она давно лежит у Васи на бедре, и не просто на бедре, а почти съехала внутрь между ног. Я делаю движение, чтобы её освободить, но Вася мягко прижимает мои пальцы другой ногой, сам же, не подавая вида, продолжает глазеть в окно.

Я ощущаю в груди очень странное и приятное чувство, я бы назвал его преданностью. И, улыбнувшись, я говорю:

— Нет, не надо мне ничего, никаких ролей, мне и так хорошо.

Что-то злобное и жестокое мелькает в лице Ильи, так что я даже немного трушу, но он тут же берёт себя в руки, вновь хлопает меня по плечу и, отсаживаясь, произносит:

— Ну, как хочешь…

Вася

— Как хочешь… — будто эхом отозвались в сознании слова Ильи, а рука Игоря по-прежнему была зажата между моих ног, и он больше не делал попыток извлечь её, а лишь сел вполоборота, чтобы никто этого не заметил.

Да никому и дела до нас не было, пацаны о чём-то болтали друг с другом, а мне было приятно чувствовать тепло его ладони. Автобус ритмично покачивался, его запястье так же ритмично надавливало на мой член, обтянутый брюками. Он, как и положено, наливался кровью. Я был уверен, что Игорь тоже это чувствует, но никто из нас не проронил ни слова, не предпринял попытки что-то изменить. Знание и понимание этого задевало в душе озабоченные запретные струнки, отчего я только сильнее возбуждался. Друг прилюдно лапал мой член, нас видели и не видели одновременно, это примерно как дрочить в воде, купаясь на общественном пляже. Народ смотрит на тебя, ты пялишься на них, но они-то не знают, чем ты под водой занят. Хотя сам я так, конечно, не делаю, это всё Игорь своими извратными идеями со мной делится.

И пока мы так ехали в больницу на окраине города, я вернулся мыслями в нашу… нет, в мою с ним первую ночь…

Тогда, пару лет назад, этот сон приснился впервые, в ночь после моего дня рождения.

Игоря я не приглашал, он мне за последнюю неделю весь мозг съел, расписывая, как круто мы отметим мой ДР, но он сам пришёл. Кто бы сомневался? И, естественно, сидел до последнего, пока мама, как обычно, не оставила его у нас ночевать. Не отправлять же бедного ребёнка (аж на другой конец квартала!) по ночи домой, а то там всякие маньяки только его и ждут. А то, что мне теперь с этим маньяком всю ночь в одной постели и под одним одеялом спать, это нормально?! А бедный ребёнок только этого и хотел.

Той ночью мне впервые приснилось, как я его изнасиловал.

— У меня для тебя три новости: хорошая, так себе и плохая, — сказал я, надвигаясь на него.

— Начни с «так себе».

— Хорошо. Я гей.

— А хорошая?

— Ты мне нравишься.

— Плохая?..

— Я гораздо сильнее тебя…

В комнате было жарко (мама боялась, что мы замёрзнем, и включила газ посильнее), я проснулся от сладостной муки весь в поту, влажный пододеяльник противно облепил спину. В следующее мгновение я осознал, что обнимаю и прижимаюсь к Игорю на самом деле, что у меня отчаянно стоит и находится прямёхонько в ямке между его ягодиц, а трусы мокры от спермы.

В ужасе я медленно отлепился от его спины и замер, думая, спит он или нет. Прислушался к дыханию — тихое и размеренное. Видимо, спит, облегчённо вздохнул я. С трусами надо что-то делать. Я аккуратно снял их, ими же вытерся и, свесив руку, забросил под кровать — потом постираю. Вновь развернулся на правый бок, лицом к Игорю. Его спина, всё ещё влажная от пота. Мне приятно прикасаться к нему, чувствовать кожей живое человеческое тепло. До меня так давно никто не дотрагивался, не обнимал меня. Я истосковался по ласке.

Член расслабился, и я почувствовал, как из него вытекает оставшаяся в канале сперма. Я успел подхватить её, не запачкав простынь. Оголил головку и размазал по ней тёплые капли. От этого движения у меня вновь приподнялся, и я продолжил скользить рукой вверх-вниз, а другой поглаживать Игоря по спине. И от того, что я ощущал его так близко, занимаясь тем, чем занимался, в груди стало так сладко и томно, что мне было уже всё равно, спит он или нет.

У меня полностью стоял, обильно выступила, увлажняя пальцы и ладонь, смазка. Я провёл пальцами вдоль его позвоночника, по милым косточкам вниз. Трусы, будь они прокляты! У меня снесло крышу, и я нырнул под резинку. В отличие от меня, он был в свободных боксерах, и это хорошо, я мог спокойно, чуть прикасаясь, красться дальше. Он спал, свернувшись калачиком, подтянув согнутые коленки. Я медленно и аккуратно потянул трусы вниз, спустил на бёдра, оголяя зад.

Для того, что я хотел сделать дальше, пришлось поменять руки. Я выдавил как можно больше смазки и, ещё сильнее увлажнив пальцы, нырнул между сладких булочек, нащупал желанное отверстие и медленно-медленно проник в него. Мышцы ануса непроизвольно сжались вокруг среднего пальца. Мне от этого необычайно приятно. Так приятно осознавать, что я внутри него, хотя бы так, что я тут же вновь кончил, еле успев подставить ладонь.

Его мышцы расслабились, и я проник чуть глубже. Вновь сжались раз, другой, обхватывая палец, а потом будто поверили, что больно не будет, и оттого, доверившись, раскрылись окончательно.

Я поднёс к губам и слизал с ладони сперму, безвкусную, но противно-склизкую, как сопли. Можно ли считать это автоканнибализмом? Опять Игорь со своими безумными вопросами и идеями. Сделал ещё несколько движений пальцем и покинул его.