«А то как бы он не велел прогнать вас палками», — добавил он про себя.

В комнате, куда провели Сальвестро, кроме хозяина дома, находился еще Микеле ди Ландо. С тех пор как хозяин отличил его своим вниманием, Ландо уже не раз появлялся в этой комнате, приходя то с докладом, то с доносом, каждый раз стараясь всячески выказать свою преданность. На сей раз он принес две вести, обе неприятные. Первая весть была о том, что чомпи сожгли все три дома синьора Николайо. Второе известие, принесенное надсмотрщиком, заинтересовало Алессандро гораздо больше, хотя на первый взгляд оно было куда менее значительно, нежели первое.

— Помните, ваша милость, записку, которую я вам принес? — спросил Микеле ди Ландо.

— Ну и что? — прервал его синьор Алессандро. — Что ты вспомнил о записке?

— Так вот, — продолжал надсмотрщик, — вчерашний день моя мать отправилась к одной синьоре за бельем… жить-то ведь надо… Идет, значит, мимо Нунциаты, там на паперти вечно нищие толкутся… Идет и вдруг видит того самого старика, что ей в тюрьме ту записку сунул. Сидит среди нищих, и собака при нем, какие со слепыми ходят. Прошла мать мимо, а потом сомнение ее взяло: какой же он, думает, слепой, коли он зрячий? Дай, думает, еще раз взгляну, может, обозналась. Возвращается, а слепого уж и след простыл, ни его, ни собаки…

Микеле продолжал еще что-то говорить, но синьор Алессандро больше его не слушал. Чекко. Опять этот проклятый Чекко! Когда же конец, думал он, когда же злой рок перестанет преследовать его? Когда-то он полюбил женщину, впервые и на всю жизнь, но она предпочла скрыться от него в могилу. Он вырастил, поставил на ноги племянника, но тот предал его, перебежав к врагам, к этим проклятым чомпи. Мария, к которой он относился, как к дочери, сбежала из дому, ночью, тайком, не попрощавшись. Все бегут от него, словно от зачумленного. И только этот проклятый Чекко, только он ходит где-то рядом, подстерегая момент, чтобы отомстить… Ничто не в силах удержать его, ни запоры, ни толстые стены, ни каменные норы Стинке! Смерть — вот единственная преграда, которую он не сможет преодолеть…

— Как думаешь, где он скрывается, где живет? — словно издалека, услышал он свой голос.

Микеле развел руками.

— Кто ж его знает? — проговорил он. — Может, с нищими у святой Урсулы. Коли так, его не выследить. Там у них вроде братства, один другого не выдаст…

Как раз в этот-то момент слуга и ввел в комнату Сальвестро Медичи. Поглощенный своими мыслями, синьор Алессандро не сразу понял, чего хочет от него почтенный глава партии Восьми.

— Посвящать в рыцари? — пробормотал он. — Кого посвящать? Какое мне до этого дело?

Пока Медичи с невозмутимым видом принялся снова объяснять сложившееся положение, лицо синьора Алессандро все больше багровело и наливалось гневом.

— Вот, значит, как! — почти шепотом процедил он, когда Сальвестро замолчал. — Мало им, значит, того, что они разорили отца, оставили его на старости лет без крова над головой? Они и из меня шута решили сделать, чтобы я перед всеми… на потеху всей этой черни… — Он задохнулся и некоторое время не мог произнести ни слова. — И вы, — с гневом взглянув на Сальвестро, продолжал он, — вы взялись передать мне их предложение?

Сальвестро грустно покачал головой.

— Это не предложение, — сказал он, — это приказ. Если вы не придете на площадь, вам придется разделить судьбу вашего отца. Они сожгут ваш дом и выгонят вас на улицу.

— Пусть! — крикнул синьор Алессандро. — Пусть я останусь нищ и наг, пусть вместе с побирушками буду валяться на мостовой, но никогда не унижусь перед этой сволочью!

Потратив добрые полчаса на бесплодные уговоры, исчерпав все доводы, какие только мог изобрести, Сальвестро наконец махнул рукой и отступился.

— Прощайте, синьор Алессандро, — сказал он, направляясь к дверям. — Уповаю, что, поостыв, вы все же послушаетесь голоса благоразумия и не допустите, чтобы вас притащили на площадь силой. — Потом, впервые взглянув на оборванца, молча стоявшего в сторонке, резко спросил: — Надеюсь, ты не забыл, чем обязан синьору Алессандро?

Микеле кивнул головой.

— В таком случае запомни, — продолжал Сальвестро, — завтра ты можешь понадобиться. Постарайся, чтобы тебя не пришлось разыскивать. Будь у моего дома.

На площади между тем царило то торжественно-приподнятое настроение, какое охватывает души людей, соединенных одним порывом в минуты знаменательных и важных событий. Тысячи оборванных, перемазанных сажей, голодных людей с наивной гордостью и восторгом наблюдали, как граф Аверардо в блестящем рыцарском шлеме без забрала посвящает в рыцарское достоинство их товарищей, таких же грязных, оборванных и голодных, как и они сами. К тому времени, как Сальвестро добрался до площади, уже были объявлены рыцарями народа и Сын Толстяка, и булочник Бери дель Порчелло, и мессер Панцано, и Гвидо Бандьера, чесальщик шерсти из мастерской Альбицци, и сам Гонфалоньер справедливости Луиджи Гвиччардини, который, умирая от страха, суетливо, с жалкой улыбкой благодарил чомпи за великую честь. Появление Сальвестро Медичи площадь встретила восторженным воем. «Да здравствует Сальвестро Медичи! Да здравствует защитник тощего народа! Слава другу чомпи!» — неслось со всех сторон.

Трое рыцарей, которых чомпи насильно привели на площадь, облачили Сальвестро в рыцарские доспехи и подвели к графу Аверардо, который вместе с панцирником Симончино ди Бьяджо стоял у ворот Дворца приоров. Граф велел Сальвестро опуститься на колено, слегка ударил его мечом по плечу и торжественно проговорил:

— Именем нарота Флоренции опьяфляю тепя рыцарем нарота! Фстань! Поклянись, что путешь ферен нароту!

— Клянусь! — сказал Сальвестро.

— Огонь и кровь! Огонь и кровь! — потрясая копьем и страшно вращая глазами, воскликнул Симончино ди Бьяджо.

Пока длилась эта церемония, вожаки чомпи, собравшись в кружок, принялись наскоро совещаться, что делать дальше. Мессер Панцано, как самый сведущий в ратном деле, предложил разделить чомпи на два отряда. Первый — шесть-семь тысяч человек — со знаменем гонфалоньера справедливости отвести на ночь в Беллетри, остальных — в Камальдоли.

— Где же в Беллетри? — спросил Лоренцо.

— Во дворце Стефано, лучше не придумаешь, — ответил мессер Панцано. — И на холме, так что, если приоры додумаются собрать отряд, легче будет отбиться, и среди своих.

Предложение рыцаря показалось всем очень дельным и без лишних слов было принято.

— А теперь, друзья мои, я ухожу, — проговорил мессер Панцано, с трудом удерживаясь от счастливой улыбки. — Нас с Марией ждет священник.

Красный, будто окрашенный кровью, луч света проскользнул в окно, задел лицо спящего в кресле Сальвестро Медичи, пробежал по полу и отпечатался на белой стене. Сальвестро открыл глаза, вытянул ноги и чуть не застонал: все мускулы ныли и болели, будто накануне его измолотили палками. Те два часа, которые он позволил себе подремать в кресле, может быть, и освежили его немного, но не дали отдыха усталому телу. Ему так не хотелось вставать, что под конец он решил сделать себе поблажку и посидеть еще немного, хотя бы до тех пор, пока светлая полоска на полу не доберется до ножки стола.

С каждым мгновением комната все больше наполнялась светом, на стенах заиграли цветные блики, веселые зайчики вспыхнули на завитушках золотых канделябров.

Утро, третье утро восставшего народа, разгоралось ярко и празднично, нисколько не похожее на вчерашнее, тусклое под свинцово-черными тучами, обрушившее на город такой небывалый ливень, что улицы и переулки в мгновение ока превратились в бурливые, пенистые потоки, непроходимые ни для пешего, ни для конного. И все же вчера Сальвестро был куда веселее, нежели сегодня, в это светлое утро…

Вчера ему казалось, что все идет так, как он задумал. После того как восставшие чомпи ретировались с площади в Беллетри, чтобы там, среди своих, охранять в течение ночи знамя гонфалоньера справедливости, их вожаки собрались на ночную сходку в церкви Сан Лоренцо. Туда же позвали глав младших цехов и Сальвестро, который говорил от имени партии Восьми. Особых споров не было. Чомпи хотели, чтобы все их требования были приняты законным порядком. «Мы не хотим ничьей крови, — говорили они, — мы не станем больше жечь дома. Пусть приоры и советы одобрят нашу петицию». Требования чомпи хорошо были известны Сальвестро и не слишком его заботили. Ему казалось, что если гонфалоньером справедливости будет послушный ему человек, то, несмотря на все свои старания, чомпи не смогут серьезно помешать исполнению его личных планов. Однако последующие события оказались для него полной неожиданностью.