В этот момент голоса на улице, до того еле слышные, стали вдруг отчетливыми и близкими.
— К нам в переулок свернули, — сказала Фьора. — Не загасить ли свет? Не дай бог, увидят.
Она дунула на фитилек, и комната погрузилась во тьму.
— Ишь рыскают, волки окаянные, — тихо пробормотала Аньола. — И все из-за этого негодяя. Так бы нас до утра не хватились.
— О ком ты говоришь, девушка? — раздался в темноте голос Фьоры.
— О ком, об этом оборванце, — ответила служанка, — о Микеле. Небось впереди всех бежит, выслуживается…
Слова служанки, по-видимому, очень взволновали хозяйку дома.
— Каков он собой, этот Микеле, и как он оказался у вас в доме? — быстро спросила она.
— Какой? — ответила Аньола. — Да статный такой, красивый, глазищи большие, и волосы вьются. А попал он к нам в дом по милости своей матушки, арестантской прачки.
— Боже мой милостивый! — пробормотала Фьора.
В эту минуту голоса раздались совсем рядом, и кто-то громко постучал в дверь.
— Сидите тихо, — шепнула Фьора и, бесшумно встав с табурета, стала осторожно подниматься по скрипучим ступенькам на второй этаж.
Скоро беглецы услышали, как она отворяет ставни, и услышали ее голос.
— Святая Мария, что там такое? — зевая, проговорила она. — Кто так дубасит?
— Здоровы же вы спать! — отозвались с улицы. — Что не отворяете?
— Да кто это? — сердито спросила Фьора.
— Микеле.
— Какой еще Микеле?
— Микеле ди Ландо. Не узнала спросонок? Скажи Леончино, пусть выйдет.
— Нет его. Не ночует нынче.
— Где же его черти носят?
— Не знаю. Сказал, дело какое-то.
— Понятно, — помолчав, проговорил Микеле ди Ландо. — Ну ладно, спустись, дай нам напиться.
— Ты в уме? — возмущенно ответила Фьора. — Подумай, что скажет Леончино, когда узнает, что я среди ночи впустила в дом целую ораву мужиков? Постыдился бы говорить такое. Иди лучше спать, будет куролесить-то.
Ставни со стуком захлопнулись, и наверху наступила тишина.
— Послушай, Фьора! — крикнул Микеле ди Ландо.
Женщина не ответила. Люди за дверью потоптались немного, тихо о чем-то совещаясь, потом голоса их отдалились и умолкли.
— Ушли, — сказала Фьора, спускаясь с лестницы. — Слышала, девочка? — продолжала она, садясь в темноте на табурет у стола. — Это твое счастье, что муж нынче не ночует дома. Он бы тебя выдал, это как пить дать. Они с Микеле такие друзья — водой не разольешь.
— А вдруг он придет? — со страхом спросила Мария.
— Не придет, — ответила женщина. — Он сказал, только утром вернется. А чуть забрезжит, я, так и быть, сведу вас в надежное место. Тут недалеко.
Свет решили не зажигать. Утомленная волнением и переживаниями, Мария облокотилась на стол и задремала. Аньола о чем-то тихо шепталась с Коппо. Фьора неслышно подошла к окну, приоткрыла ставень и стала смотреть на улицу, поджидая первые проблески рассвета. Наконец на посветлевшем небе обозначились невидимые дотоле силуэты домов на противоположной стороне улицы. Фьора отошла от окна и ласково тронула девушку за плечо.
— Пора, — сказала она.
— Боже мой, я, кажется, заснула, — пробормотала Мария, испуганно вскакивая на ноги. — Вот уж не думала, что смогу уснуть после всего…
— И слава богу, что поспала, — улыбнувшись, сказала Фьора. — В твоем возрасте это главней всего.
На улице гулял пронизывающий северный ветер, злой трамонтано.
— Господи, как холодно! — прошептала Мария, дрожа всем телом.
Она прижалась к Аньоле, поплотнее запахнула на груди вонючий плащ слуги своего несостоявшегося жениха и, съежившись, не замечая ни дороги, ни даже направления, в котором они двигались, побежала вместе со служанкой вслед за Фьорой, быстро шагавшей впереди. Нельзя сказать, чтобы путь их был долгим, хотя Марии казалось, что они никогда не доберутся до места. Неожиданно Фьора свернула в какой-то узкий проход, мостовая кончилась, под ногами у беглецов зашуршала влажная от росы трава. Фьора прошла немного по тропинке и остановилась у знакомого уже читателю домика в тупичке за церковью Сан Паолино.
— Тут вас искать не станут, — сказала она, негромко постучав в дверь. — Микеле сюда и носа не сунет.
Она снова постучала, погромче. Ответа не было.
— Вот те раз! — растерянно пробормотала Фьора. — И ключа на месте нет, — продолжала она, пошарив рукой под ступенькой крыльца.
— Может, спят, не слышат? — проговорил Коппо.
В этот момент от налетевшего вдруг ветра дверь скрипнула и приоткрылась.
— Так ведь не заперто! — воскликнул садовник.
— Господи помилуй! — прошептала Фьора. — Что же они так? Или беда какая случилась?..
— Надо узнать, — сказал Коппо и, отворив дверь, первым вошел в дом.
Женщины, замирая от страха, столпились у порога.
В комнате, слабо освещенной отблеском тлеющих углей в очаге, не было ни души. Над угольями чуть слышно булькал котелок, распространяя вокруг горький запах каких-то трав. Где-то, может быть даже снаружи, тихо скрипел сверчок. Неожиданно к этому жалобному, однообразному скрипу присоединилось неясное бормотание, исходившее из кучи тряпья, сваленной у очага. Куча зашевелилась и обернулась сгорбленной старухой. Кряхтя, охая и недовольно бормоча себе под нос, старуха поднялась с низкой скамеечки, на которой сидела, и, не обращая внимания на пришельцев, стала помешивать длинной лучиной варево, кипевшее в котелке.
— Кто это? — в ужасе прошептала Мария.
— Тетушка Козина! — воскликнула Фьора. — Как ты сюда попала?
Тетушка Козина, или Паучиха, как все звали ее за глаза, не оглянулась и ничего не ответила. Не переставая ворчать, она сняла с крюка закопченный котелок, процедила его содержимое через тряпицу в глиняный горшочек, покрыла его плошкой и отнесла на окно студить. Двигалась она странно, согнувшись в пояснице, но делала все быстро и ловко, а ее руки, сухие и узловатые, как сучки, были, как видно, совершенно нечувствительны к жару.
Неожиданно она обернулась и заговорила громко, как говорят люди, которые сами плохо слышат.
— Кого же это бог послал? — сказала она, взглянув исподлобья на нежданных гостей. — Не разберу…
— Это я, — выходя вперед, сказала Фьора. — Помнишь меня, тетушка Козина? Ты моего ребеночка принимала.
— М-м, — пробурчала старуха и пошевелила губами. — Верно. Сослепу-то не разглядела. Но что же это ты по ночам бродишь? Стряслось что опять?
— Стряслось, тетушка Козина, только не со мной, а вот с этой девицей, — ответила Фьора и принялась пересказывать старухе все, что сама знала о побеге Марии из дома Альбицци.
Против ожидания, Паучиха все расслышала и поняла с первого раза.
— Так вот оно, значит, как обернулось, — проговорила она, по стариковской привычке пожевав губами. — Это ему за жадность господь посылает, младшему-то Альбицци. Племянника ножом пырнули, а воспитанница вон из дому сбежала. Теперь небось локти кусает. Сдается мне, не без выгоды он тебя, девушка, замуж-то выталкивал…
— Кого ножом? — крикнула Мария. — Бабушка, скажи, бога ради, кого? Ужели Ринальдо? За что же его?
— А я будто знаю, — отозвалась Паучиха. — Придут хозяева — у них и спросишь. Мое дело лечить. И не убивайся так, выходим. Не таких выхаживали. Эрмеллинка от него не отходит. Только не совладать ей одной. Лихорадка у него началась. Ну, а вдвоем-то выходим…
Фьора заторопилась домой, «пока мой не вернулся», как сказала она Паучихе.
— Иди, иди, — сказала старуха. — Тут они как у Христа за пазухой.
Мария подошла к своей спасительнице проститься и вдруг с какой-то болезненной остротой почувствовала, что эта женщина совсем не такая, какой показалась ей сначала. «Будь у нее другой муж, и она бы была другая», — почему-то подумала Мария. Ей захотелось сказать что-то ласковое, но она не знала, что сказать, молча обняла женщину и прижалась лицом к ее плечу.
— Ну, ну, — пробормотала Фьора. — Иди-ка спать, девочка. Тетушка Козина, уложи ее…
На дворе совсем рассвело. Для Марии разобрали узенькую кроватку Эрмеллины. Аньола, не раздеваясь, легла на жесткое ложе Сына Толстяка, Коппо, подложив под голову шапку, растянулся на лавке в кухне. Паучиха заложила дверь на щеколду и снова устроилась на скамеечке перед очагом. Некоторое время она смотрела на подернутые пеплом красноватые уголья, что-то невнятно бормоча себе под нос, потом голова ее склонилась на грудь, седые пряди волос, выскользнув из-под повязки, упали ей на лицо, и она стала похожа на большую нахохленную птицу.
