— Постойте, друзья, постойте, дайте хоть на именинницу взглянуть! — взмолился Ринальдо.

— Вон она, вон наша именинница, — улыбаясь во весь рот, громко проговорил Сын Толстяка, вводя Ринальдо на кухню (все мужчины были уже навеселе и говорили громче обыкновенного). — Вот, полюбуйся, — с добродушным возмущением продолжал он, указывая рукой на сестру, присевшую на корточки у очага. — Да брось ты свои горшки! — крикнул он. — Видишь, гость пришел!

Эрмеллина встала и, вытирая руки о свой старушечий передник, смущенно поклонилась юноше. Ринальдо открыл было рот, чтобы поздравить девушку, но тут к ней подбежала миловидная молодая женщина, вся словно пронизанная светом, с белокурыми кудрями, огромными голубыми глазами, в голубом платье, украшенном белой розой. Заслонив собой Эрмеллину, женщина сдернула с нее передник, ловким движением расправила ей платье, смахнула со лба бисеринки пота и пригладила волосы.

— Ну вот, — сказала она, быстро оглядев девушку с головы до ног, — а то бог знает что. Горюшко ты мое, — шепотом добавила она и с передником в руках убежала в соседнюю комнату.

Эрмеллина опустила глаза, густой румянец залил ей щеки. Чтобы не увеличивать смущения девушки, Ринальдо поспешил пробормотать поздравление, сунул ей в руки шкатулочку с серебряными браслетками и пояском, также шитым серебром, которые накануне купил ей в подарок на Старом мосту, и позволил Сыну Толстяка усадить себя за стол. Следом за ним сели и остальные гости, которых было четверо, поскольку Симончино с женой, завсегдатаи в этом доме, гостями не считались. Пока Симончино разливал по кружкам вино, а жена его, сменившая Эрмеллину у очага, подавала на стол кушанья, Сын Толстяка познакомил Ринальдо со своими гостями.

— У нас тут попросту, все свои, — говорил он, — так что без церемоний. Вон Конура, — кивнул он в сторону Симончино, — так его иначе, как Конура, и не зовем. Или вот Доменико. Иные и не знают, что он Доменико: Тамбо и Тамбо…

Рядом с Сыном Толстяка, по правую руку, сидел Лука ди Мелано, русобородый крепыш, умеющий так заразительно смеяться, что ему просто невозможно было не ответить улыбкой. Пожалуй, в большой степени благодаря ему Ринальдо с самого начала почувствовал себя за этим столом легко и уютно. Марко ди сер Сальви Гаи, подставлявший Конуре обливные глиняные кружки, которые тот наполнял вином, внешне был совсем не похож на Луку. Черноволосый, кудрявый, с тонким, одухотворенным лицом, на котором черными угольками поблескивали умные, проницательные глаза, он был по-настоящему привлекателен, и этого благоприятного впечатления нисколько не портила ироническая улыбка, время от времени кривившая его красиво очерченные тонкие губы.

Прямо напротив Ринальдо молча сидел Доменико ди Туччо, по прозвищу Тамбо, вместе со своей женой Катариной, той самой блондинкой в голубом платье, которая промелькнула перед юношей, когда он входил в дом. Тогда она показалась ему необыкновенной, какой-то воздушной, как видение. Сейчас, разглядев ее как следует, он увидел, что она, напротив, довольно плотного сложения, даже немного полновата, что у нее натруженные руки, знакомые, наверно, с любой работой, что ее кокетливое платье — из простого грубого полотна и кажется таким нарядным только потому, что очень ей к лицу, а роза, так искусно подобранная к платью, — просто цветок шиповника с куста, растущего у самых дверей дома. Только ее глаза оказались точно такими, какими он увидел их в первое мгновение: огромными, удивленно-радостными, как кусочки весеннего неба.

Говорят, что у мужа и жены всегда есть что-то общее. Коли это верно, то чету, сидевшую сейчас напротив Ринальдо, можно было назвать редким исключением, потому что трудно было себе представить людей более несхожих между собой, нежели Катарина и Тамбо. Она ни минутки не посидела спокойно, то, как птичка, склонив голову, заглядывала в лицо мужу, то наклонялась к сидевшей рядом Эрмеллине, без умолку болтала, то и дело по-детски всплескивала руками и звонко смеялась, иногда просто так, от полноты душевной. Он же за все время не проронил ни слова, сидел смирно и только улыбался глазами, встречаясь со взглядом жены. Иногда она, даже не замечая этого, прижималась к нему плечом или вдруг поглаживала по руке, и тогда он замирал, будто боясь потерять хоть крупицу этой ласки, и на его смуглом лице проступал румянец. «Так вот вы какие, — подумал Ринальдо, вспомнив рассказ Сына Толстяка об одном из своих друзей, у которого пятый год — медовый месяц, — вот вы какие „счастливчики“».

Между тем вино было разлито по кружкам. Гонелла, жена Симончино, уставила стол всевозможной снедью, и пиршество началось. Первую кружку, как водится, выпили за здоровье именинницы, а дальше всяк волен был предлагать свой тост или, если хотел, обходиться совсем без тоста. Все наперебой потчевали Ринальдо, а особенно Гонелла, ревниво следившая, чтобы его миска не пустовала. И Ринальдо не заставлял себя упрашивать, хотя вино, самое дешевое, какое только можно найти в городе, было далеко не лучшего качества, а блюда, которыми его угощали, он отродясь не пробовал. В другое время и в другом месте, отведав такого вина, он, наверное, состроил бы гримасу, а здесь, то ли потому, что приходилось пить из толстенных глиняных кружек, то ли еще отчего, это вино казалось юноше вполне сносным и довольно крепким. Не отказался он и от солонины, мастерски поджаренной на угольях, и от мильяччи, и от салата из капусты, обильно заправленного уксусом. Даже бузеккио, к которому сначала он отнесся с недоверием, оказался вполне съедобным и даже вкусным, а рыбешка с палец величиной, поджаренная в сотейнике, несмотря на то что состояла, казалось, из одних костей, украсила бы, по его мнению, стол любого синьора.

Отдав должное угощению, гости отложили ножи, и за столом начался тот веселый, пересыпанный шутками и смехом праздный разговор, без которого не обходится ни одно застолье ни в богатом палаццо, ни в хижине бедняка.

— Эй, Конура! — закричал Сын Толстяка, когда заметил, что смех и разговоры начали понемногу затихать. — Налей-ка нам по кружечке!

Конура потряс кувшин, заглянул в него и развел руками.

— Пусто, — сказал он.

— Пусто так пусто, — весело отозвался Сын Толстяка. — Ну-ка, Лина, выставь-ка нам бражки. Сама варила, — кивнув на сестру, добавил он. — Забористая вышла.

Эрмеллина встала из-за стола, с помощью Симончино поднесла к столу высокую глиняную корчажку с брагой, подала ковшик.

— Может, Ринальдо не стоит ее пить, — тихо сказала она, наклоняясь к брату. — Непривычный он к такому зелью. Лучше уж еще вина принести, а?

— Боже вас сохрани! — возразил Ринальдо, услышавший слова Эрмеллины. — Правда, брагу мне еще пить не приходилось, это верно. Ну так что же? Тем лучше — попробую. Что я, из другого теста?

Брагу все признали отменной. Только Ринальдо она показалась несколько странного вкуса, но, несмотря на это, он одним духом осушил кружку до дна и со стуком поставил ее на стол.

— Вот это по-нашему! — воскликнул Сын Толстяка.

Ринальдо улыбнулся, чувствуя, как к голове теплой волной приливает хмель. Лица напротив него затуманились и качнулись. Откуда-то издали доносились голоса. Ринальдо показалось, что говорят о погорельце.

— Да, как он, оправился после несчастья? — не очень кстати спросил Ринальдо.

— А что ему? — отозвался Лука. — Денег ему собрали довольно, чего ему еще надо? Жена его — это другое дело. Вот ей несладко. Аж почернела вся.

— Что нас спрашивать, как мы живем? — то ли с насмешкой, то ли сердясь, неожиданно заговорил Марко. — Ты лучше дядюшку своего спроси, как можно жить на четыре сольда, да еще с семьей. Как живем… Перебиваемся из куля в рогожу…

— Что с тобой, Марко, какая муха тебя укусила? — краснея, тихо проговорила Эрмеллина.

— В самом деле, чего ты взъелся? — спросил Симончино.

Марко собрался было ответить, но в этот момент в дверях появилась смешная фигура в коротких штанах, до колен, пестрых чулках и длиннополом камзоле.