Как следствие опубликованная книга Драйзера, написанная на основе его поездки в СССР, оказалась гораздо более дидактичной и пафосной, чем обычный путевой дневник. Что объединяет эти два типа дневников, так это неопределенность в отношении к советскому эксперименту, которую Драйзер разделял со многими американскими интеллектуалами 1920-х годов. К 1927 году мало что осталось от некритического энтузиазма по поводу нового российского порядка, который заставил американского писателя и журналиста Линкольна Стеффенса заявить: «Я был в будущем, и оно работает»[9]. Самые ранние надежды на возникновение в Москве новой политической Мекки были омрачены мировой войной. Еще больше поляризовал отношение американцев к СССР страх перед «красной угрозой». Впрочем, на фоне разрушений и ужасов Гражданской войны даже большевистские герои 1917 года стали казаться весьма человечными, а когда в середине 1920-х годов советская власть приняла Новую экономическую политику (НЭП), многие, в том числе и Драйзер, стали полагать, что в стране происходит сдвиг от демократического социализма к чему-то напоминающему американский капитализм. Кроме того, ко времени приезда Драйзера в Россию деятельность многих «ранних революционеров» уже подошла к печальному концу. Джон Рид[10]был похоронен у Кремлевской стены на фоне слухов о его окончательном разочаровании в советской власти; Эмма Гольдман[11] очень ярко описала свое разочарование тем, как Ленин подавил восстание анархистов в Кронштадте. Сам дневник Драйзера содержит патетическое описание последних дней жизни в Москве бежавшего из США рабочего лидера Уильяма Хейвуда, больше известного как Большой Билл)[12].
К тому времени, когда Драйзер отправился в Россию, только самые твердолобые радикалы, такие как американский экономист Скотт Неринг, Джозеф Фримен[13] и Майкл Голд[14] по-прежнему публично выражали свою веру в Советы. Другие же – Макс Истмен[15], Джон Дос Пассос[16] или Гольдман уже стали ретроградами и обнародовали свои негативные выводы о целях и будущем коммунистического государства. Тем не менее в Америке большое количество либералов продолжало оказывать поддержку «великому эксперименту», на который они проецировали свое недовольство американскими буржуазными ценностями. При этом отсутствие реального контакта с жизнью страны Советов и собственный комфортный образ жизни среднего класса привели их к амбивалентным воззрениям на советскую политику. Даже американцы, которых Драйзер встречал в Москве, мало что сделали для того, чтобы развеять эти двойственные взгляды. При этом Драйзер провел с просоветскими активистами вроде Неринга или журналистки Анны Луизы Стронг[17] примерно столько же времени, сколько с Синклером Льюисом[18] и Дороти Томпсон[19], которых едва ли можно было назвать ярыми сторонниками новой власти.
Таким образом, «Русский дневник» является продуктом периода, предшествовавшего обращению прогрессивных американских деятелей, в том числе Драйзера, к реальному глубокому изучению Советского Союза как модели справедливого общества. Однако само по себе это не объясняет его тон и характер. Неудовлетворенность Драйзера советской системой также отражает некоторые основные, фундаментальные аспекты его мышления. Даже на самой «русофильской» фазе эволюции взглядов Драйзера, в 1930-е годы, его политическую позицию, наверное, лучше всего отражали слова, обращенные им к писательнице Эвелин Скотт: «Я ни в коем случае не являюсь истинным марксистом; когда я был в России, мне постоянно угрожали выбросить меня оттуда из-за моей буржуазной, капиталистической точки зрения. Я выступаю не столько против доктрин, сколько против условий. А сейчас эти условия крайне плохо сбалансированы»[20].
Дома для Драйзера в 1927 году условия складывались неплохо. Он наконец опубликовал свое лучшее произведение «Американская трагедия» (1925), которое сразу стало бестселлером. Это обстоятельство вместе с выгодным контрактом на съемку кинофильма позволило ему вписаться в короткий период процветания Америки при президенте Кулидже. Как следствие в это время он предпочитал хвалить капитализм в противовес системе, существовавшей в России. Он утверждал, что «американские рабочие – лучшие в мире», гордился «бескорыстной работой американских ученых и достижениями американских финансистов в создании промышленности, 50 %-ным подоходным налогом, благотворительностью богачей, выходом социальных условий на новую высоту», а затем, демонстрируя полное отсутствие экономического мышления, добавлял: «И, возможно, следующим шагом… станет создание советской системы; я считаю, что если бы эта система была внедрена в массы в Америке, то они бы ее приняли» (см. стр. 243).
Данный дневник также характерен рядом таких внутренне противоречивых выводов. Драйзер имел способность колебаться, словно маятник, от «уродливой американской» позиции самодовольного национализма до наивно-идеалистического взгляда на советские цели и программы. Но он был хорошим наблюдателем, особенно официальной политики и условий жизни простых людей. Кеннел, которая часто скрещивала идеологические мечи со своим «боссом», однажды проницательно заметила: «У меня всегда было такое чувство, что он спорит сам с собой, а не со мной»[21]. То же самое можно сказать и об отраженной в дневнике полемике между Драйзером и такими заметными фигурами, как Николай Бухарин, Сергей Эйзенштейн, Владимир Маяковский, Константин Станиславский, Карл Радек и деятелем так называемого обновленчества архиепископом Н.Ф. Платоновым (Драйзер и Кеннел называют его в дневнике архиепископом Платоном, (ред.).
Эти беседы, наряду с нарисованными Драйзером яркими картинами жизни страны в год десятилетия нового режима, ставят дневник на особое положение среди социальных документов того времени. Он входит в очень краткий список важных американских свидетельств о жизни России в 1920-х годах – список, который включает такие произведения, как эссе Истмена «С тех пор, как умер Ленин», «После смерти Ленина» (Since Lenin Died), «Американский завет» (American Testament) Фримена, «Мое разочарование в России» (Му Disillusionment in Russia. Garden City. N.-Y.: Doubleday, Page & Company, 1923) Гольдман и публикаций родившегося в Англии журналиста Уолтера Дюранти[22] в газете New York Times.
Драйзер в еще большей степени, чем любой из этих писателей, остался загадкой для принимающей стороны. К 1927 году в советских кругах высоко ценили пятидесятишестилетнего романиста, переводы его книг печатались в государственных издательствах. В его произведениях фигурировали симпатичные «пролетарские» персонажи, такие как Дженни Герхардт и Клайд Грифите, безусловно, можно было считать жертвами капитализма. Вместе с тем в двух романах о Каупервуде – «Финансист» (1912) и «Титан» (1914) – он рисует образ капиталиста-хищника, основываясь на биографии чикагского транспортного короля Чарльза Йеркса[23]. При этом во время пребывания в СССР высказывания Драйзера с похвалами американскому индивидуализму заставили Кеннел весьма определенно заключить, что «во время своего паломничества в первую социалистическую страну полемический подход писателя отражал его симпатию к своему герою Каупервуду»[24].
