Вскоре после первой встречи в СССР Кеннел и Драйзер стали любовниками. Когда американский социалист и радикальный экономист Скотт Неринг предложил кандидатуру Кеннел в качестве секретаря писателя для более продолжительной поездки, Драйзер ухватился за эту возможность: «Поскольку мы уже так близки, – записал он в дневнике, – мне это представляется идеальным выбором». Местные чиновники возражали, поскольку Кеннел не была членом коммунистической партии, но когда Драйзер пригрозил, что вернется домой, между сторонами было заключено соглашение, по которому Кеннел оставалась секретарем Драйзера за его счет. Разумеется, правительство направило вместе с ними и официального сопровождающего, которого предоставило Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (БОКС) – агентство, ответственное за отношения с иностранцами в области культуры. Кеннел, повсюду сопровождавшая Драйзера, делала короткие заметки о его беседах и впечатлениях от увиденного, иногда писала под диктовку, а каждый вечер упорядочивала свои записи и печатала их на пишущей машинке, придавая заметкам вид дневника.
Несколько лет спустя Кеннел так вспоминала о своем необычном соглашении с Драйзером: «Он дал мне указание писать в дневнике «я», имея в виду себя. Но при этом он предоставил мне полную свободу изложения – за исключением отдельных напоминаний о том, что надо обязательно отразить в записях то или это»[1]. (На самом деле Кеннел иногда отклонялась от этой программы и подавала собственный голос, описывая действия Драйзера или обращаясь к нему с краткими вопросами.) Драйзер также попросил Кеннел печатать дневник под копирку, надеясь, что позже она поможет ему в подготовке записей к публикации. Кеннел усердно работала над выполнением этой задачи в течение всех 68 дней поездки. Она каждый вечер печатала записки, напрягая портативную пишущую машинку Corona до тех пор, пока у той не порвался привод (это вынудило Драйзера совершить безумный набег на крохотную ремонтную мастерскую в портовом городе Батум на Черном море). Иногда Кеннел тратила лучшие утренние часы на то, чтобы перепечатать объемные записи, сделанные накануне. В конце путешествия, как она позже вспоминала, был предпринят штурм, «чтобы закончить написание ежедневных заметок и на границе передать полный дневник путешествия моему работодателю»[2].
Позднее Драйзер добавил текст Кеннел в дневник, который вел сам; кроме того, он нарезал, упорядочил, переработал и расширил эти заметки в соответствии с собственными целями.
К своей рабочей нагрузке Кеннел добавила написание второго, секретного дневника. В нем она записывала разговоры и отмечала события, не включенные в текст, который Драйзер увез с собой. Позднее, работая над собственной книгой о пребывании романиста в России, «Теодор Драйзер и СССР» (Kennell R. Е. Theodore Dreiser and the Soviet Union. A First-Hand Chronicle. N.-Y.: International Publishers, 1969), Кеннел обратилась к этим записям за эпизодами, которые, как она отмечает, были основаны на ее собственных, а не на официальных заметках[3]. Заметки Кеннел не сохранились, но можно предположить, что они содержали описание более приватных моментов общения с человеком, которого она назвала «дорогой босс».
В Государственном архиве Российской Федерации в Москве сохранилась часть копии того дневника, который Рут Кеннел печатала для Драйзера. К бумагам прилагается сопроводительное письмо, адресованное начальнику бюро ВОКС по приему иностранцев Ярошевскому. В письме Кеннел объясняет характер этого документа: «Вы увидите, что записи следуют по порядку как в дневнике, причем последние страницы являются первыми по времени. Иными словами, заметки следует читать снизу вверх, с восьмого ноября по тридцатое ноября. Некоторые страницы из записей первых двух дней отсутствуют». Она дает обещание «по возвращении закончить печатание заметок и после этого отдать их»[4]. Кеннел выполнила свое обещание, при этом не сообщив Драйзеру, что передала большую часть его дневника в главный офис ВОКС.
Похоже, что организация утечки содержания дневника и передача его части русским была для Кеннел актом самозащиты. Поскольку американец занял позицию, необычную для зарубежной знаменитости, Кеннел, естественно, почувствовала необходимость продемонстрировать лояльность своему начальству. Скорее всего, она подозревала, что ВОКС получит информацию о нелестных высказываниях Драйзера о России от назначенного гида Триваса и от медика доктора Софии Давидовской (в дневнике – «Дэви»), которую ВОКС отправило вместе с писателем, чтобы следить за состоянием здоровья Драйзера[5]. Похоже, когда Кеннел поняла, что за ней тоже следят, она могла временами отстраняться от Драйзера, комментируя такое свое поведение непосредственно в самом дневнике. Осведомленность правительства о содержании дневника также может объяснить трудности, с которыми столкнулся Драйзер, когда выезжал из страны со своей рукописью.
Так или иначе, на российской границе Драйзер в конце концов вырвался за бюрократические барьеры и отправил свой «официальный» дневник в Америку, где впоследствии привел его к тому виду, в котором он существует в настоящее время. В частности, он отредактировал машинописный вариант Кеннел, разрезая и склеивая по-другому различные его части, а также дополняя и изменяя текст в отдельных местах. Некоторые записи в дневнике свидетельствуют о том, что Драйзер начал этот пересмотр еще в России, но к восемнадцатому ноября выяснилось, что он в этой работе уже на десять дней отстает от графика путешествия (см. стр. 174), и с этого момента он, похоже, прекратил править текст, поскольку поездка отнимала у него все больше сил.
Когда в Нью-Йорке Драйзер завершил работу над дневником, оказалось, что он разросся до 424 страниц, 134 из которых были написаны исключительно его собственной рукой, а 290 представляли собой отредактированную часть текстов, которые Кеннел передала ему на российской границе. Таким образом, окончательный вариант оказался сложным документом – объективнее личного дневника, и в то же время более субъективным в желании сделать его ясным и точным[6].
Каковы были намерения Драйзера, предпринявшего поездку по СССР? Почему он сохранил именно такой «личный» дневник? Почему он не сказал Кеннел об изменениях, которые внес в текст, и почему так серьезно его отредактировал?
Похоже, еще до отправления из Нью-Йорка писатель задумал дневник как нечто большее, чем просто частный дневник путешественника. Так, в его первых записях приводятся подробности и информация, которые предполагают, что у дневника предусматривались читатели: например, он называет кличку своей собаки – «Ник (русская борзая)» и подчеркивает, что его сельский дом, расположенный к северу от Нью-Йорка, называется «Ироки» (см. стр. 62). Кроме того, первые записи содержат большие отрывки с тщательно прописанными диалогами между автором и другими участниками. Этим дневник сильно отличается от коротких, отрывистых записей в духе «стаккато» или «резюме», характерных для других его сохранившихся дневников и путевых заметок. До этого все его записки путешественника были написаны в основном как памятки для предполагаемых журнальных статей или книг путевых заметок (травелогов). В них он в основном записывал впечатления и намечал линии изложения – как, например, в путевых заметках, которые послужили основой для произведений «Сорокалетний путешественник» (A Traveler at Forty, 1913) и «Каникулы уроженца Индианы» (A Hoosier Holiday, 1915)[7]. При написании этих книг он обращался к своим заметкам и позволял памяти и фантазии выполнять всю остальную работу.
Одна из примечательных особенностей книги «Драйзер смотрит на Россию» (Dreiser Looks at Russia, 1928)[8], которую он написал на основе своего путешествия по СССР, состоит в том, что она по структуре и содержанию минимально связана с соответствующим путевым дневником. Возможно, Драйзер сохранял свой русский дневник, чтобы опубликовать его в качестве отдельных путевых мемуаров – этот жанр стал тогда популярным у «политических паломников». Если дело обстояло именно так, то он, скорее всего, отказался от этой идеи после повторного прочтения текста Кеннел. Книга «Драйзер смотрит на Россию», вероятно, стала бы гораздо лучше, если бы он следовал своему обычному способу построения повествования вокруг отдельных частей путевых дневников, которые он организовал в хронологическом порядке и связывал между собой анекдотами и личными размышлениями. Вместо этого он выбрал для глав впечатляющие, громкие названия вроде «Текущий советский экономический план», «Коммунизм – теория и практика», «Современные проблемы русского крестьянства», то есть сформулировал темы, для обсуждения которых не имел достаточной квалификации.
