– Будь здесь, – скомандовал Итан и пошел вперед, не отрывая взгляда от санатория, пристально что- то ища глазами. Робот модели О141, где: О – означало охрана, а 141 – производственный номер, смиренно замер, лишь мотая головой и сканируя окружение.

Пройдя пропускной пункт, он оказался внутри. Окружающая атмосфера настолько отличалась от мегаполиса и самого ЦРТ, где Итан проводил подавляющую часть своего времени, что казалось, будто он попал не просто в другое место, а на территорию, точка которой на карте располагается с другой стороны планеты. В какой-то степени он понимал: здесь – настоящий мир в идеологическом его понимании, манящий остаться и не покидать его никогда. Он прошел мимо первого здания по парку, видя небольшие островки, где располагались группы детей, возглавляемые преподавателями. В одной группе справа дети были поделены на пары и учились командной работе в виде упражнений на собирание конструкторов, помогая друг другу. В другой группе, где возраст был чуть выше, проходило книжное собрание, на котором учитель пытался распознать тревоги и мысли ученика через диалог, используя литературу.

Комплекс существовал строго ради адаптации и помощи тем, чьих собственных сил на раннем этапе взросления недостаточно. Но это было не единственное назначение, и оглядывая каждую группу, ненадолго останавливаясь для оценки детей, Итан исполнял роль сыщика. Он остановился под большим деревом, сокрывшись в тени его широких, могучих ветвей, и смотрел на очередную группу, видя радость детей, выполнявших коллективные игры, разумеется, под присмотром воспитателя.

– Дети – удивительные создания, – сказал женщина, появившаяся рядом, – большинство из них даже зная о своих различиях, на удивление, не ведают зла или ненависти, – невысокого роста, всего в метр шестьдесят, она выглядела на первый взгляд маленькой и скромной, но стоило завести разговор, то в ее взгляде и речи сразу просыпалась образованная и сильная характером женщина, не в меньшей степени добрая и вызывающая безотлагательное доверие.

– Давно не виделись, доктор, – дружелюбно сказал Итан, продолжая наблюдать за группой.

– Не знай я вас, подумала бы, что вы хотите приютить одного из них, с таким взглядом часто и прибывают сюда для этого, – они переглянулись, улыбнувшись. –Может пора уже, раз дамы сердца все нет, как я вижу.

– А если все же есть? – они повернулись друг к другу.

– Уверена, что нет, – улыбнувшись, сказала она. – Я разбираюсь в людях, это моя работа.

– Далеко не все заводят семьи, даже при наличии любимого человека, и так же не все любящие друг друга люди могут быть хорошими, любящими родителями.

– Согласна. Но ещё с того момента, как мы впервые познакомились, я поняла – из вас выйдет хороший отец.

– С чего вы это взяли? Если не секрет.

– Повторюсь, это моя работа – разбираться в людях. Особенно в тех, кто воспринимает других людей, не как равных себе, а как тех, кого можно использовать в своих нуждах, даже если этот человек считает, своей обязанностью привнести нечто необходимое в жизни этих людей, несмотря на их пожелания.

– Что мне нравится в вас, Елизавета, так это прямота. Этим детям повезло, благодаря всем нам, но сколько ещё сотен тысяч людей, детей и взрослых, вынуждены выживать из-за отклонений, или простой неполноценности возможностей?

– Давайте на чистоту, – Елизавета обернулась к нему,– я уважаю ваш труд, как ученый. Но как человек, которому важны эти дети, мне кажется, это лишь усложнит жизнь, именно поэтому я не говорю, что лучше бы не видела вас ещё полгода, а то и больше, ибо вы заберете кого-то, и вмешаетесь в естественный процесс его взросления и адаптации. Но, как я уже сказала, как человек науки, я считаю это правым делом настолько, насколько боюсь, что приоритет все же в техническом прогрессе, а не создании мира ради мира.

– Звучит так, словно вы в смятении.

– Так и есть. Все ваши доводы логичны и даже, не побоюсь сказать, альтруистичны. Но видя этих детей, вот так, здесь, счастливыми и добрыми, принимающими себя такими, какие они есть, я иногда задаюсь вопросом – а стоит ли вмешиваться, пусть и в несправедливую, но все же природу? Посмотрите сами, они счастливы. И пусть стандарты определяет большинство, где без поддержки, каждому из них в большом мире, будет как минимум трудно, я боюсь того, как бы не забыть каждому из нас, кто мы есть на самом деле, за десятками ваших обновлений и усовершенствований.

– Вы куда мудрее меня, – дружески сказал Итан после паузы, – вам не хочется ничего менять, в отличие от меня. И да, считайте это комплиментом высшей меры.

– Спасибо, от вас это слышать особенно приятно, Итан, – с улыбкой произнесла она, глядя на него.

– Я не люблю скрывать своего уважения или отношения к людям, особенно, если они этого заслуживают. Так что, не благодарите, все мы люди, верно? – Они смотрели друг на друга, выражая молчанием чуть большее, чем уважение.

– Почему же вы тогда не даете быть людьми им? – Она указала на детей, с интересом ожидая ответа.

– Я даю им шанс быть лучше, чем они есть сейчас, потому что мир не потерпит обратного.

– Простите, если это заденет вас, но разве для Валентины вы хотели того же?

– Я не знаю, – задумчиво ответил Итан.

– Они во много младше вашей сестры в момент, когда она заболела, так что шансы, если посчитать навскидку, увы, у всех одинаковые, вычитая погрешность, разумеется.

– Вы говорите так, словно осуждаете меня, призываете позволить им быть самими собой и выбирать, что ценить. Использовать безопасное протезирование или нет, ложится на операцию по улучшению зрения или слуха, или оставаться с теми неполноценностями, которые природа исправить не может. А ведь она в последние годы крайне разошлась, настроение хуже некуда. Мне это напоминает культ Природных, верующих в единство с планетой и всем живым, выживающих в лесах и поселках, забыв даже об электричестве, поклоняясь естеству матушки природы. Я не осуждаю, это их право. Но я знаю, вы не оставите детей без образования, без знаний, что нарабатывались веками, ведь иначе они будут не сильно отличатся от зверей. И вот мой вопрос: где разница между вашими знаниями и моими усовершенствованиями, созданными, между прочим, с помощью тех же знаний? – Не ожидая ответа, он продолжил, – вы даете развитие их уму, их видению жизни – это прекрасно. Я же делаю так, что они могут не только видеть и думать, а ещё двигаться и жить, обладая всеми возможностями для той самой жизни, которой учите их вы. Маленькими шагами, но мы сотрем определение и само понимание «плохих» людей, слабых людей или неполноценных, как физически, так и умственно.

– Вы говорите об утопии. Прекрасной и простой, но ведь рано или поздно может случиться потеря контроля, а последствия будут сокрушительным, из-за того, что те или иные люди не смогут совладать с технологиями, на которые вы так полагаетесь. Стандарты определяет большинство, Итан, вам ли не знать. Что есть неполноценность в мире, где все неполноценно?

– На последний вопрос у меня нет ответа, пока что. На случай других ситуаций у меня есть вы, доктор.

– Вы говорите слишком складно, мой друг, уверена дар убеждения не ваш единственный.

– Утренняя встреча опровергает ваши слова.

– Жаль это слышать. И все же, мотивы ваши благородны, этого я не отрицала никогда. Но, есть очень важное, но. Занимаясь подобной работой, нельзя не знать и, уж тем более, не понимать корпоративную политику, с которой, как смею предположить, и связанно ваше утреннее фиаско. И лишь глупец будет слепо отрицать корысть, а мы с вами не глупы.

– Я понял, о чем вы.

– Я знаю это. Рано или поздно будет поставлен вопрос: как много мы еще можем изменить в человеке? Ответ будет обширным. Но будет ли задан вопрос: зачем продолжать менять человека, лишая его тем самым, самого себя? Вот что меня пугает. В определенный момент, когда не будет, как вы сказали, такого понятия, как отклонение, неполноценность и т.п., и люди поймут, насколько все равны, кто-то повыше нас с вами, решит вновь ввести подобные понятия, но уже совсем по другим критериям. Скажите мне, Итан, как не потерять контроль над определением неполноценности?