Теперь же слова наследника Шу стали для Ваньянь Сюя радостной неожиданностью, хотя он и терялся в догадках, какие такие доказательства могли попасть к сыну в руки. Император поспешил снова усесться на трон и с важным видом произнес:
— Наш сын и наследник, конечно, понимает, что это дело чрезвычайной важности, и что здесь не место для детских игр и забав. Представь свои доказательства. Пусть истина выйдет на свет, чтобы Мы и достопочтенные министры могли всё взвесить и вынести справедливое решение.
Лицо Юй Цана потемнело, как глубокие воды омута. Он решил, что Цзы Янь предала его, и принялся мучительно соображать, как теперь выкрутиться и спасти свою шкуру. Но тут он увидел, что наследник Шу высоко поднял какой-то лист бумаги и громко сказал:
— Докладываю отцу-императору! Вот стихотворение, которое обнаружили в покоях матушки-императрицы в день побега из дворца. Смысл тут ясен: автор хочет возродить реки и горы родной страны. Но в этом стихотворении спрятана маленькая загадка. Она может подтвердить, что матушку-императрицу подставили. — Он медленно обвел взглядом недоумевающих министров и отчетливо произнес: — Это стихотворение, конечно, написано рукой матушки-императрицы. Но не в то время, когда якобы готовился заговор и побег, а намного раньше. Видимо, вскоре после того, как генерал Су попал в плен.
Ваньянь Шу составил продуманный план и не сомневался, что сумеет доказать невиновность Су И, поэтому смело и во всеуслышание называл его матушкой-императрицей.
В тот день, когда Су И исчез из дворца, всем было недосуг копаться в таких мелочах. А между тем неудивительно, что в первые месяцы плена, пока Су И еще не носил титул императрицы, он горько оплакивал гибель своей страны и мечтал восстановить ее из руин. Такие чувства в его положении вполне уместны. На этом основании никто бы и не подумал обвинять пленника в заговоре и измене. Если бы подтвердилось, что стихотворение написано именно в те дни, а не в день побега, стало бы очевидно, что некие люди коварно и злонамеренно использовали стихотворение, чтобы возвести на императрицу напраслину. Су И достиг выдающихся успехов не только на поле боя, но и в стихосложении. Обладая таким талантом, в ночь побега он мог бы с легкостью набросать несколько сотен подобных строк. Какой смысл рыться в пыльных сундуках, чтобы откопать старый клочок бумаги и использовать его в качестве прощального послания императору?
Размышляя об этом, министры не сводили заинтересованных глаз с наследника Шу. Все обратились в слух, с нетерпением ожидая, какие доводы он приведет в оправдание Су И.
Ваньянь Шу сложил лист бумаги и обратился к Хэ Цзяню:
— Достопочтенный министр Хэ, ответьте двору на один вопрос. Когда случился побег императрицы, был конец лета, так? А в это время года в котором часу вы обычно встаете по утрам?
Вопрос показался министру бессмысленным — на первый взгляд он не имел никакого отношения к оправданию Су И. Однако, посмотрев на Ваньянь Шу, Хэ Цзянь увидел серьезное лицо и умные глаза, в которых светилась решимость. Наследник сдерживал гнев, но во всем его облике чувствовались сила и властность, с которыми невозможно не считаться. Хэ Цзянь не посмел отмахнуться от странного вопроса.
— Докладываю Вашему Императорскому Высочеству, — ответил он. — Ваш покорный слуга уже в летах, поэтому он встает с постели около трех часов утра, чтобы к пяти часам прибыть во дворец на утреннюю аудиенцию.
Ваньянь Шу важно кивнул и задал новый вопрос:
— А вы помните, какая была погода, когда вы проснулись в тот злополучный день? Было на улице жарко или холодно?
Хэ Цзянь улыбнулся:
— Что за вопрос, Ваше Высочество? В самом конце лета и в начале осени всегда стоит удушливая жара. Когда ваш покорный слуга, этот старый министр, пробудился ото сна, он уже слегка вспотел, хотя еще только занимался рассвет. Когда же он прибыл ко двору в тяжелых парадных одеждах, то был уже мокрый хоть выжимай.
Ваньянь Шу просиял и снова кивнул.
— Достопочтенный министр всё верно сказал! — Затем он еще раз обвел глазами двор. — Что думают другие уважаемые министры? Не солгал ли достопочтенный министр Хэ хоть одним словом?
Сановники по-прежнему терялись в догадках, не понимая, что происходит, однако дружным хором подтвердили:
— Министр Хэ говорит истинную правду! В конце лета здесь гораздо жарче, чем в Цзинь Ляо, солнце печет нещадно, мы каждый день с утра до вечера потом обливаемся.
Ваньянь Шу был очень доволен их ответом. Он снова развернул лист бумаги и обратился к императору:
— Отец-император, здесь-то и кроется загадка. Взгляните на стихотворение матушки-императрицы! Вот первые три строки:
«Глухая безотрадная пора.
Рассвет холодный брезжит над полями.
Я просыпаюсь. Три часа утра…»
— Теперь — вопрос: если это стихотворение и впрямь написано в день, когда Су И исчез из дворца, почему тогда в три часа, на рассвете, стоял такой холод? Разве подходит описание к времени года? Всем известно, что Су И — настоящий поэт. Стал бы он складывать слова как попало?
Ваньянь Сюй долго молчал, погрузившись в раздумья. Вдруг он вскочил с трона, подошел к сыну и выхватил лист бумаги у него из рук. Лицо императора постепенно становилось всё более взволнованным. Наконец он громко воскликнул:
— Всё верно! Если Су Су действительно замышлял измену, почему же он в конце лета писал про осень и холодный рассвет? Он же не какой-нибудь неотесанный деревенщина, кто лепит строчки наспех, лишь бы в рифму. Здесь определенно имеется неувязка. — Ваньянь Сюй посмотрел на сына и одобрительно похлопал его по плечу. — Шу-эр, ты… ты так вырос! Подмечаешь даже такие мелочи. Видно, что матушка-императрица занимает важное место в твоем сердце. Ты не такой, как твой отец, он едва взглянул на это стихотворение — и целых полгода потратил зря… Он… так и не смог понять главное… увидеть самую суть. Молодец… молодец, Шу-эр… Твой… твой отец очень тобой доволен.
В душе императора бушевала такая буря чувств, что он даже перед собственными министрами не скрывал искреннего раскаяния. Ваньянь Шу смущенно покраснел и украдкой бросил взгляд на Цзы Янь, стоявшую за «Троном дракона». Однако в лице доверенной помощницы императора не дрогнул ни один мускул. Наследник открыл было рот, но потом снова закрыл, так ничего и не сказав.
Лицо Ваньянь Сюя снова застыло, и теперь придворные могли только гадать, что творится у него на сердце. Внезапно император сухо произнес:
— Аудиенция окончена. Хэ Цзянь, ты задержись. Мы пройдем в Южный кабинет и там дадим тебе дальнейшие распоряжения.
С этими словами император развернулся и решительным шагом покинул зал. Министр Хэ Цзянь проследовал за ним в Южный кабинет. Ваньянь Сюй в задумчивости мерил шагами комнату, потом резко остановился.
— Хэ Цзянь, — сказал он с глубочайшей серьезностью, — Мы приказываем тебе провести самое тщательное расследование этого дела. Необходимо выяснить, кто возвел на императрицу ложное обвинение. Хм, этот человек наделен изощренным коварством, он наверняка сумел заполучить какое-то тайное оружие, чтобы надавить на императрицу и заставить Су И перед всеми взять на себя вину. Ты должен разобраться во всем досконально. — Он помолчал и добавил: — Императрица Су И — сильный человек с твердой, несгибаемой натурой. Кроме того, он благороден и кристально чист. У него нет за душой позорных тайн, которые можно использовать для шантажа. Вероятно, злоумышленнику в руки попали ценные заложники, поэтому действуй осторожно — и никому ни полслова! Нужно приложить все усилия, чтобы ни один заложник не пострадал. Ты всё понял?
Хэ Цзянь преклонил колени и отвесил торжественный поклон.
— Будьте покойны, государь, — заверил он. — Ваш старый слуга приложит все усилия, чтобы выполнить поручение. Я непременно выведу на чистую воду злокозненного негодяя, он не уйдет от заслуженного наказания.
Министр встал и не мешкая удалился. Ваньянь Сюй же остался наедине с мыслями о том, как несправедливо он обошелся со своим Су И, сколько незаслуженных страданий ему принес. Императора терзал жгучий и горький стыд, сердце его обливалось кровью. Он долго изводил себя гневными упреками, потом, наконец, вздохнул и с сокрушенным видом направился в опочивальню императрицы.
