Глаза, в общем глядели в правильную сторону: Наташу почти сразу выловил милиционер и задал ей вопрос куда это она направляется. Наташа показала милиционеру свои документы, обратный билет и спела ему грустную песню приезжих про «сами мы не местные». Милиционер, по возрасту примерно как ее папа, к Наташе проникся, связался с кем-то по рации (такая громкая, шуршит, кряхтит – как ему удается там что-нибудь разбирать?) и сказал, что ехать надо Наташе на Белорусский вокзал, оттуда электричка на Бабаевск идет. И даже довел до входа в метро и всё подробно ей объяснил.

Метро Наташу, конечно же, заворожило своей красотой и величием. И она бы, может, даже и походила бы по туннелям и вестибюлям подольше, порассматривала бы фрески, рисунки и надписи. Но время уже перевалило за полдень, сколько ехать до Бабаевска и когда будет электричка – она не знала, а рисковать боялась. И, дав себе слово обязательно вернуться и всё-превсё подробно тут рассмотреть, Наташа поспешила наверх, к кассам.

И через два часа, из которых полтора – ожидание электрички в сторону Бабаевска, она уже выходила на нужной станции, радуясь, что она такая молодец и первую трудную задачку успешно решила. Из этого вполне можно сделать вывод, что и остальные уж как-нибудь одолеет. До улицы Октябрьской от перрона было рукой подать, как выяснилось. Она спросила дорогу у бабушки, торговавшей яблоками прямо около выхода с электричек (чудные они, москвичи! У них в Дубоссарах такими яблоками свиней кормят, это ж орехи, а не яблоки! А они тут дробь эту за деньги покупают, видела бы мама, вот они бы вместе посмеялись!), бабушка начала было объяснять дорогу, но потом ухватила за рукав клетчатой рубашки пробегавшего мимо мальчишку:

– Жор, а Жор! Ты домой?

– Домой, бабКать!

– Проводи вот девушку, ей в 17 дом, к Сумниным.

– Ага, бабКать!

И побежал дальше. Наташа еле успевала за ним. Сумки, которые в начале ее путешествия, казались ей небольшими и легкими, теперь изрядно оттягивали руки, спина болела, пот тек ручьями, некрасиво намочив ей виски.

Но идти оказалось недалеко. Мальчишка, который всю дорогу держался чуть впереди Наташи, махнул ей рукой на давно некрашеную калитку и умчался дальше по улице. Наташа осмотрела дом. Это был длинный старый одноэтажный особнячок на 6 окон, очевидно, что на двух хозяев: полдома, на 3 окна, было побелено, вторая половина, на которую и махнул рукой пацан, была обшита деревом, почти почерневшим от времени. Симметрично, по обеим сторонам дома, были расположены калитки, тоже разные – видно, что у каждого из домовладельцев было свое собственное представление о прекрасном и бюджет на красоту, соответственно.

Наташа, вдруг оробев, остановилась, глядя на жестяную табличку с номером «17» на калитке и не решалась войти. Оглядела забор рядом: таблички про «Осторожно, злая собака!» вроде нету, да и лая нет со двора. Она поднялась на цыпочки и заглянула во двор поверх невысокого забора.

Видно практически ничего не было: дорожка к дому внутри двора густо заросла каким то высоким кустарником, жасмином, что ли, не разобрать. Впереди виднелся угол дома, из-за него торчала крыша навеса чуть дальше. Видно было плохо, но, кажется, какое-то шевеление там было. Наташа прислушалась.

– Ну, и как же теперь?

– Да как-как. Никак, Эль. Он со своим кришнаизмом как с ума сошел. Уезжает на всю неделю в Москву и там торчит. Говорит, послушание у него такое – литературу их духовную на улицах около метро продавать. А деньги надо в кассу ашрама сдавать.

– Что такое ашрам?

– Да храмы их так называются.

– У них и храмы свои есть? Не видела таких.

– Ну, это не как у нас, у православных – прямо отдельные здания. У них по-другому. Они в квартирах молятся. Какая-нибудь квартира отводится под такой вот храм, который ашрамом называется, они там собираются и молятся. По сути, типа, молельная такая комната

– А ты там была хоть раз?

– Да, один раз Сашка меня туда возил. Я ж сначала думала, что он мне изменяет, скандалы ему устраивала по этому поводу. Он меня и повез.

– И как там?

– Да чудно, Эль. Главный там у них, его звать Чандра Шикхара Даса. Вроде, нормальный мужик в возрасте, а присмотришься – вроде как и не очень нормальный. Кругом все плакатами чудными индийскими завешано, с божками их странными. Все украшено цветами искусственными, какими-то колокольчиками, ленточками. И еще они все время поют, свою эту «Харе Кришна, харе рама!». И меня никто по имени не называл, а только «деви». И только в третьем лице.

– Не поняла, это как?

– Ну, как. Говорят, например, «деви будет с нами пить чай?». Я даже не сразу поняла, что это они меня спрашивают. Вроде как положено у них так, проявление вежливости.

– Смешно.

– Да все бы смешно было, конечно, если бы нам жрать на что было. Я вся в долгах как в шелках, каждый день утром встаю и гадаю – чем детей кормить, на что день прожить? А он песни поет и у метро для чужих людей деньги зарабатывает, когда дома свои дети голодные сидят.

– Что молдавская родня твоя, больше не объявлялась?

– Да затихли вроде.

– Может, ты зря на переговоры то не пошла? Мало ли что у них случилось.

– Эль, вот я чувствую, что помощь им нужна, что надо им чего-то от нас. Ты ж телевизор смотришь, видишь что у них там творится? Война там, натуральная война. Не Чечня, конечно. Но тоже ой-ой-ой.

– Ну, вот. А они все-таки родственники. Хоть бы узнала, что у них и как.

– Да что узнавать-то. И так все понятно. Петька то, брат мой, неудельный – не лучше моего Сашки. Поди, выбираться они оттуда решили. Вот и звонят. А куда мне их? У меня и без них полна коробочка. Жаль родню, конечно, но своя-то рубашка ближе к телу.

Так, надо входить или убегать. Во-первых, вон уже занавеска в окне, в доме напротив, шевелится: приметил кто-то, как Наташа через забор подглядывает, неудобно. Во-вторых, сейчас она наслушается, испугается и вообще не войдет – вон они как о ее семье говорят. А если не войдет, то куда ей деваться? Через неделю домой, в Дубоссары, возвращаться? А неделю где жить? Все эти мысли пролетели перед ее мысленным взором, и она побыстрее толкнула калитку.

– Девочка, тебе кого?

Карину она узнала сразу: она почти не изменилась, только поправилась. И не накрашена так ярко, как тогда, у них в гостях, в Дубоссарах. И волосы темные уже, кажется не свои – крашеные. Вон у корней светится седина. А вроде и не старая совсем. Мама, помнится, говорила, что рано поседеть можно от горя, от тяжелой жизни. Что она там про мужа своего говорила подруге? К этим он, вроде подался, ну, как его… К сектантам, короче. Наверное, из-за этого и горюет, вот и поседела.

– Здравствуйте, тётя Карина! Я – Наташа, ваша племянница, из Дубоссар.

Глаза Карины сначала округлились и вылупились даже как-то немножко. Потом она усмехнулась, повернулась к подруге:

– Нет, Эль, ну ты видела?! Вот всю жизнь у меня так, хоть рот не открывай!

И снова к ней, к Наташе:

– А ты что, одна, что ли, приехала?

– Я одна.

– Фига се. Сколько ж тебе лет? 16 вроде?

– Нет, шестнадцать – это брату моему, Михаю. Мне 14, скоро будет пятнадцать.

– Круто. И чё?

Во дворе у них так принято было говорить, во всяких непонятных ситуациях – «и чё?». Наташу этот вопрос всегда в тупик ставил. Там же, в молдавском дворе, правильным ответом, достойным, было «да ничё!», чтобы оппонент не думал, что противник повержен. Но тетке родной, взрослой женщине, неудобно так было отвечать. И Наташа тянула паузу, опустив глаза и рассматривая свои грязные пальцы через дырки в сандалиях.

– Ну, понятно, – вздохнула тетка. – Принимайте подарочек, получите-распишитесь! Я к вам пришла навеки поселиться.

– У меня вот тут подарки вам, от мамы, – тему надо было как-то выруливать в понятное русло и Наташа решила задобрить резкую тётку.

– Что, тебя мне мало – еще есть подарочек? – хохотнула в ответ Карина. – Я уже боюсь. Ладно, Эль, давай, пока. Попили чайку, называется. Видишь, у меня какой десерт тут нарисовался-не сотрёшь? Потом поболтаем, другой раз.