Наташа неожиданно разозлилась. Идиотская затея! И не вовремя она ее затеяла. Ей перед завтрашним днем собраться в кулак надо, чтобы вдарить метко и сильно, а она тут сопли по столу размазывает. Решила, поставила перед собой цель делать карьеру – вот и нечего «зачемкать», бери и делай. Николай Михайлович давно устарел со своими теориями.

Она закрутила крышку у фляжки, поправила шлем и села на велосипед. Дома отдохну, подумала она. Чего-то настроение испортилось. Устала, наверное.

Наташа бежала от маминого ларька домой так, что даже не заметила, где потеряла пакет с обедом. Щеки горели, сердце колотилось – не то от волнения, не то от бега, не то ото всего этого разом.

Что же получается, мама влюбилась в Азиза? И теперь уйдет к нему от папы? Нет, папа, конечно, не сахар, особенно последнее время, когда вся жизнь вокруг Наташи стала, мягко говоря, «не сахар». С наступлением новых времен отец стал пить, драться, подолгу пропадать где-то с друзьями, часто не возвращаясь домой ночевать. Ему будто все равно стало как они будут дальше жить и на что. Одна политика на уме, ничего больше не видит, ни на что не реагирует.

Наташу, конечно, старшие девчонки во дворе давно просветили откуда берутся дети и чем взрослые по ночам в кровати занимаются. Но все же теоретически знать это одно, а увидеть такое, да еще и с участием мамы и какого-то чужого мужика – совсем другое.

Получается, Азиз будет ей отцом? А как же его жена, Матлюба? И пацаны, сыновья его, Магомед и Салам? Старший учился в одном классе с Наташей, младший – двумя классами младше. Девчонки рассказывали, что у мусульман можно иметь несколько жен. Интересно, Азиз – мусульманин? И мама у него будет вторая жена?

Ну, нет, произнесла про себя Наташа и сжала кулаки. Если мама к нему уйдет, то я лучше с отцом останусь. Он хоть и пьет, но все же это как-то нормальнее, чем многоженство. Тем более, что она, Наташа, уже взрослая. Ей совсем немного поучиться в школе осталось, и она уедет, как они давно договаривались, к папиной сестре, тете Карине, в Бабаевск. И будет учиться в Москве – потом все дорогие будут перед ней открыты, московское образование – это ого-го. Не пишет, правда, тетка очень давно. Но адрес-то есть? Так поехать да поискать ее вовсе не сложно

Добежав до дома, она решила в квартиру не подниматься. Ей казалось, что все увиденное ею нечаянно в ларьке отпечаталось у нее на лице. И если ее сейчас увидит папа или Михай – они сразу всё поймут. И получится, что она, Наташа, доносчица. А она не доносчица, не предатель. И она присела на лавочку за густыми кустами сирени, в углу дворовой детской площадки.

Вдруг из-за угла показалось трио: два мужика в камуфляже тянули за руки третьего. Он безвольно висел у них на руках, ноги волочились в разные стороны, за стертыми носами ботинок оставались глубокие борозды. Наташа вскочила и подошла поближе к прорехе в кустах. Тащившие мужчину ругались по-румынски, и, не останавливаясь, били парня кулаками. Он, видимо, уже давно был без сознания, лицо, рубашка, волосы – все было густо вымазано темной кровью. От ударов его тело дергалось, но как-то так странно, что было понятно – он давно уже без сознания и ударов не чувствует.

Наташу затрясло от ужаса и страха. Она попятилась в сторону от дырки в сиреневых кустах. Как же стало страшно жить в их маленьких провинциальных Дубоссарах! Откуда взялись эти распри, эти злые люди, это желание убивать друг друга? Когда то давно мама читала ей на ночь сказки народов мира. И была там одна сказка, где рассказывалось о том, как злая колдунья наслала проклятье на деревню и все ее жители сошли с ума. Вот так теперь и с ее городком: люди сошли с ума. Соседи, годами сидевшие за одним столом, вдруг оказались по разные стороны баррикад.

Жить в городе стало по-настоящему страшно. Наташа часто вспоминала, как лет в 10 она была в пионерском лагере, под Кишиневом. Отбой у них был в 10, но набегавшиеся вечером девчонки долго не могли уснуть. И когда вожатая тушила свет, любимым развлечением было рассказывать друг другу страшилки про «красную перчатку» и «железную руку», пугая друг друга до визга. Знать бы тогда, какая это глупость. И что страшно – это когда разрывы и выстрелы слышатся неподалеку от дома. А в саду за школой, в траве, нечаянно находится настоящая человеческая рука. Одна, без тела. И в этой новой жизни понять, грозит ли опасность лично тебе или нет – совершенно невозможно. Потому, что когда ты живешь посреди линии фронта – опасность грозит всем и каждому, и ты не исключение. И всем пофиг, что ты маленькая девочка и этих взрослых дел не только не касаешься, но и не понимаешь вовсе.

Наконец, она не столько увидела – уж слишком глубоко она забилась за кусты, – сколько почувствовала приближение мамы. Она просунула голову между ветками, посмотрела по сторонам, убедилась, что двор пуст и громким шепотом окликнула мать. Та вздрогнула непроизвольно, жизнь в городе последнее время всех держала в напряжении, от резких звуков и внезапных окликов никто добра не ждал. Но, обернувшись и увидел за кустами дочь, удивилась и успокоилась, остановилась.

– Чего ты там, Наташ?

Вот странная, «чего, говорит, я», подумала Наташа. Хотя она же не знает, что я их с Азизом видела, когда они, ну, это… Ну, в ларьке любились.

– Мам, поди сюда! Поговорить надо.

Аурика зашла в кусты, оглянулась по сторонам, увидела лавочку. Подошла к ней, переложила пакеты из правой руки в левую, обстоятельно проверила ладонью чистоту лавочки и только после этого поставила туда сумки. Надо же, что значит взрослая, подумала Наташа. Если бы я в кого-нибудь влюбилась, ну, так, чтобы, ну, спать с ним где попало – я бы не была такой спокойной. Это, наверное, потому, что мама уже не в первый раз влюбляется. Наверное, волнительно только первый раз, рассуждала про себя Наташа.

– Ну, говори давай. Устала – страсть. Хочу домой, душ принять. А то еще готовить – дома шаром покати. Вам с Михаем на ужин кроме хлеба и мамалыги мне и предложить нечего. Да еще и отец, не дай бог, вдруг домой заявится – вообще труба будет.

Наташа помялась. Пока она ждала мать, ей казалось, что разговор этот будет несложным: она спросит – мать ответит. Вот и всё, ничего особенного. А теперь-то, оказывается, что ого-го как это непросто получается. Как спросить-то? Признаваться или нет, что подглядывала? Подглядывать нехорошо и позорно. Но она же нечаянно! Они сами дверь не закрыли.

– Мам, ты его любишь? – выпалила Наташа, решив взять сразу быка за рога.

– Кого? – Аурика вытаращила на дочь изумленные глаза.

– Ну, Азиза.

– Чего я это его любить должна? – продолжила не понимать Аурика.

– Ну, вы же, того… Спите!

Щеки у Наташи горели огнем. Но раз уж начала выяснять – надо идти до конца.

Аурика тоже покраснела.

– А ты откуда знаешь?

Рассказать ей, что ли? Но при воспоминании о волосатой заднице ее отчетливо затошнило.

– Знаю, и всё!

Аурика положила ногу на ногу и достала из сумки сигареты. Раньше она курила болгарскую «Стюардессу», но в эти новые времена позволить себе роскошь курить одну и ту же марку мало кто мог. Что доставали, то и курили. Сейчас, например, Аурика разжилась по случаю молдавской «Дойной», благо, при затишье военных действий ее много завезли из Кишинева.

– Любовь то тут причем? Что ты в этом понимаешь, соплячка?

Было видно, что мать ужасно злится на Наташу. Если бы Наташа была постарше, она бы заметила, что злость эта изрядно приправлена смущением, но тогда она была слишком мала, чтобы видеть скрытое за явным.

– Ты не задумывалась, почему эта работа есть у меня, а не у какой-нибудь другой женщины? Полон город безработных теток, с независимостью этой клятой и войной. А у меня работа есть! А, значит, у всей нашей семьи есть деньги и еда. Не задумывалась откуда все на столе у вас берется и чем я за это плачу? Вы как отец ваш: за стол сели, поели, а что откуда и почем – вам не интересно.