Но пан в черном сюртуке, печально известный судья Юдицкий, которому Радзивиллы поручали самые грязные дела, был непоколебим, и это означало, что он надеется получить намного больше в другом месте, нежели от недоученного школяра да бродячего лекаря. Пан хищно всмотрелся в лицо Лёдника.
– Компенсации здесь маловато… Такой богомерзкий облик не забудешь. Тебя, дорогой, десять лет назад я видел в Черновчицах при дворе несчастного князя Мартина Радзивилла, среди других чернокнижников, которые дьявольским искусством свели его с ума. А его княжеская милость пан Героним Радзивилл этих колдунов приказал ловить и в узилище к нему везти.
Лёдник хоть и не пошевелился, но побледнел. Попасть в подвалы Радзивилла Жестокого – все равно что в пекло… Никто оттуда не выходил живым, узники разных званий гнили живьем. А пана еще и подбадривали крики и стоны заключенных – поэтому пыточное мастерство ценилось в его замках выше даже поварского.
– Если васпан меня помнит, то должен помнить и где меня нашли, когда пан Героним захватил замок своего брата, – мрачно проговорил Лёдник. – В подвале я сидел, на цепи. Потому что как раз отказался по приказу пана чернокнижием заниматься.
Юдицкий только покривился.
– Это суд определит. Вот нюх у меня на чернокнижников… Недавно из Полоцка одну колдунью забирал, также лекаршей себя называет. Книжками торгует, тьфу! И ясно какими, если сошедший с ума брат пана Геронима у ее отца книжки заказывал. Ученая баба! Куда мир катится!
Лёдник вдруг как-то встрепенулся, зыркнул темными глазами – это было как будто из потертых, неброских ножен на мгновение показался непревзойденно острый, смертельно опасный клинок – один из солдат невольно – сработал инстинкт старого вояки – даже ударил пленника по спине, правда, тот будто и не заметил.
– А не припомнит ли пан имя той лекарши?
– А тебе зачем? – Юдицкий довольно погладил длинные усы. – Не все ли равно, кому соседняя петля достанется? Соломея ее зовут, Реничевна.
– Честного человека ослепила саламандровыми слезами! – угодливо подсказал шпик. – Страшной силы ведьма!
– Что за бред! – на щеках Лёдника даже проступили красные пятна – так вскипел. – Саламандровыми слезами называется обычный раствор карбонада натрия, от него никакого вреда быть не может…
– Ты о себе подумай! – оборвал его Юдицкий. – Своих грехов хватает. Все, время отправляться! – солдаты сразу же схватили Лёдника подмышки и толкнули к выходу из корчмы. Адэля старалась не смотреть на алхимика, да и остальные свидетели забились по углам так, что не видно, не слышно. Кому охота попасть под подозрение? Вчера же ведьмак многих лечил…
Юдицкий на прощание холодно кивнул Прантишу.
– Пусть пан в следующий раз осмотрительнее выбирает себе знакомых.
Лёдник же даже глаз не поднял. Вороненок когда-то так же покорно шел в карцер, даже взглядом не прося о сострадании и спасении. Суд… Какой там суд? Ясно, судья продаст алхимика Герониму Радзивиллу, а тот в своей вотчине что хочет, то и делает. А жить как с этим? Единственный выход… Вырвич взлетел по лестнице в их комнату… Потом – кубарем – назад. С бумагой в руках. На минуту показалось, что дверь соседней комнаты приоткрылась, и сверкнул в щели любопытный голубой глаз.
– Стойте! Лёдник не может быть наказан! Он мой слуга, холоп мой, мне принадлежит! Я ему приказал – вот он и лечил… У него ничего своего нет! Только я имею право его наказать!
Судья взял бумагу, внимательно прочитал, его оттопыренные губы шевелились, как две бледные гусеницы… Прантиш встретился взглядом с Лёдником и вздрогнул. Столько застарелой боли, стыда, униженного достоинства… Вырвич осознал, что этому человеку легче было бы пойти на пытки и в петлю, чем прилюдно услышать о своем рабском положении. Правда, вид у алхимика стал еще более чванливый, чем у судьи.
Юдицкий свернул шуршащую бумагу и вернул хозяину.
– Здесь юридический казус: с одной стороны, упомянутый Лёдник зависит от воли пана и его имущество принадлежит пану Вырвичу. Но это положение было достигнуто по доброй воле самого Лёдника, за невыплаченный кредит. А в соответствии со Статутом Великого княжества Литовского, глава двенадцатая, артикул девятнадцатый, когда вольный человек в голодные времена продает себя в неволю и дает на это соответствующий документ, даже тогда не может стать полностью бесправным. И, уж во всяком случае, должен сам отвечать за свои поступки! Если же пан Вырвич признает, что тоже причастен к его злодеяниям…
– Да не слушайте вы глупого мальчишку! – взорвался Лёдник, чье спокойствие сдуло, как соломенную труху. – Я – лекарь, я был у Мартина Бешеного, я лечил в этой корчме, на что, между прочим, согласно клятве Гиппократа и своему диплому, выданному в Лейпцигском университете, имею полное право. А с ним, с этим пацаном – я говорил – мы вчера только встретились! Он ко мне имеет отношение не большее, чем сабля к сапогу!
– Лекарь – в моей власти! – не сдавался Прантиш. – Пан Агалинский передал мне право взыскать с него долг в двести дукатов. Пока не получу этих денег, лекарь – только в моей власти!
– Вот как… Практичный молодой человек, хвалю, – Юдицкий демонстративно задумался. – Но будем честными – пан Вырвич заплатил за этого чернокнижника никак не двести дукатов. А… сколько?
– Сколько имел при себе! – абсолютно правдиво ответил Прантиш. Судья растянул бледные губы в улыбке.
– Большая, наверное, сумма… Так вот, сделаем все по закону. Я заплачу пану за его слугу двадцать дукатов, он лишится этого опасного соседства и сам может быть абсолютно свободным.
Предложение, о котором Прантиш вчера только мечтал. Но сейчас выкрикнул изо всей силы:
– Мой слуга не продается!
Лицо судьи покрылось пятнами.
– Тогда пан Вырвич отправится вместе с нами и будет отвечать за участие в колдовских ритуалах!
Лёдник рванулся из рук солдат, испепеляя глазами своего господина.
– Тебе иезуиты хоть немного здравого смысла оставили, парень, или все розгами выбили? Соглашайся на предложение судьи!
– Нет! – уперся Прантиш, в очередной раз пожалев, что не имеет сабли. – Доктора не продам! Он ничего плохого не сделал!
Юдицкий растянул губы в противной усмешке.
– Тогда поехали в Слуцк!
Вдруг Лёдник затрясся от какого-то странного смеха, солдаты, которые держали его, даже переглянулись – не спятил ли? А тот проговорил:
– Похоже, я не только себе несчастья приношу, но и всем, кто со мной свяжется… Предлагаю использовать меня в качестве совершенного оружия! Передайте меня, пан Юдицкий, своему злейшему врагу.
Прантиш тоже хихикнул, а Юдицкий покраснел от злости, это сразу заметили его жолнеры и, как по команде, поспешили наградить нахального чернокнижника пинками.
Вырвич горделиво вскинул голову, поправил шапку с облезлым соболиным мехом… Все равно в собственную скорую гибель он не верил, как не может поверить молодая плотвичка в то, что где-то на свете есть место без воды. На лестнице послышались тяжелые шаги и бряцание шпор. Прантиш повернулся и увидел здоровенного, как медведь, человека со странно белыми волосами, бровями и ресницами, от чего его розовое лицо, исполосованное шрамами, с перебитым носом, казалось неестественно огромным, будто надутым. Глаза пана были тоже светлые, белесо-голубые, но время от времени становились темными, чудовищно багровыми и бездонными. На незнакомце красовались дорогой камзол с серебряными галунами, черная шляпа с высоким верхом и ботфорты, ножны его сабли-серпантины блестели драгоценными камнями… Такие особо изогнутые сабли турецкой работы выбирались только для смертельных дуэлей. И хотелось быть как можно дальше от этого воина, который, похоже, может раздавить любого, как козявку, даже за недостаточно покорный взгляд. Представлялись вокруг грохот орудий, уланы, которые летят в атаку, да остекленелые глаза убитых жолнеров, всматривающиеся в небо с запоздалым вопросом: «Стоило ли оно того?»… Прантиш сразу смекнул, что звериного вида пан не кто иной, как Герман Ватман, спутник дочери воеводы.
