Прантиш снова опередил слугу. Медленно поднес бокал к губам, выпил, не отрывая взгляда от черных глаз, в которых больше всего на свете хотелось увидеть вместо затаенной искры насмешки – настоящую обиду. Но держать взгляд на одной точке становилось все тяжелее, лицо мерзавца Балтромея начало каким-то непонятным образом двоиться.

Пустым бокалом стукнул о дубовый стол. Лёдник снова промолчал, посидел, опустив голову. Прантиш, немного пошатываясь, нависал над ним угрожающе, как циклоп над Улиссом. А что – он, пан Вырвич герба «Гиппоцентавр», сильный, большой… Ух, какой хват! Что перед ним какой-то доктор, даже если и в Праге учился! В голове играли скрипки и волынки, пол пошатывался в такт музыке, так что пришлось опереться обеими руками о стол.

Алхимик, как ни в чем не бывало, опять наполнил бокал. Прантиш снова успел первым, хоть и расплескал драгоценной жидкости… Но его руку вдруг стремительно, как клещами, перехватила рука лекаря. Лёдник холодно промолвил, не глядя на школяра:

– Думаю, вашей милости уже достаточно.

– Да т-ты как посмел! Да я т-тебя… Хам… Плет-тей попро…про…

Однако язык не успевал за возмущенными мыслями, мир вокруг зашатался, как отражение в вешних водах. Вырвич только осознал, что кто-то взвалил его на плечо самым позорным образом, как мешок с горохом, и куда-то понес. Да еще низкий голос где-то рядом ворчал:

– Глупый мальчишка…

На этом длинный день приключений для Прантиша Вырвича завершился.

Утро началось с головной боли. Этакое нормальное шляхетское утро. Прантиш еле продрал свои когда-то яркие голубые глаза. Он лежал в кровати не самой шикарной, но все-таки в кровати, а не на полу… Хоть и на извечном для придорожной корчмы сенном тюфяке. Похоже, им выделили, как почетным гостям, комнатку на втором этаже. Адэлина любезность? Память понемногу возвращалась, и это не радовало. Неужто его сюда принес Лёдник? Прантиш вспомнил, как выхватывал бокалы из-под большого носа доктора с радостным чувством, что это настоящий подвиг, и щеки загорелись от стыда. А где этот доктор? Не сбежал ли? Вырвич попробовал приподняться, но от этого мир поплыл купальским хороводом, даже отблески пламени костра примерещились… О, Боже, как болит голова!

– Что, наискался пан in vino veritas? – насмешливый голос рядом воспринялся с облегчением. Школяр повернул голову, от чего в глазах потемнело. Когда туман рассеялся, Прантиш понял, что доктор, уже без своей черной мантии, в одной белой рубахе и саксонских портках, размешивает в кубке какой-то отвар, от которого идет запах собачьей мяты.

– И часто пан Вырвич доходит до такого состояния? – насмешливо проскрипел алхимик.

– Я не люблю быть таким… Таким, как мой отец…

Вырвич сразу пожалел о своих словах… Вот оно, что у трезвого на уме…, embritas et amor cuncta sekreta produnt. Но Лёдник даже не хмыкнул. Только спросил, продолжая что-то взбивать в кубке:

– А вот что мне интересно… Мой пан такой боевитый, а без сабли. Видимо, в геройской сече свое оружие оставил?

– Ага, в сече… – вот же умеет человека уколоть. – В конвенте забыл.

– Значит, убегать пришлось… Неужто дочку какого-то профессора соблазнил?

Злые слова Лёдника, однако, звучали скорее ворчливо, нежели издевательски, тем более что сам он сунул под нос господину глиняный кубок с отваром.

– Поднимайся… Пей…

И даже помог приподняться. Прантиш торопливо глотнул горячую душистую жидкость – страшно сушило… В глазах почти сразу прояснилось, утихла головная боль. Хорошо иметь своего лекаря!

Между тем Лёдник смотрел на юношу как-то странно.

– И ты не спросил, что в кубке? Не приказал мне отпить самому? А если бы я тебе яду подлил?

– А что, ты мог? – весело спросил Вырвич, откидываясь на тюфяк. Алхимик молча стоял над ним, худое лицо его еще больше вытянулось… И Прантиш вдруг понял, что лекарь не привык, чтобы ему вот так верили. Видимо, среди не самых приятных ближних терся…

– Можешь быть спокоен, пан Франциск, я подавал людям только лекарства… – голос алхимика звучал глуховато, будто он все еще был под впечатлением.

– А я и не переживал! – Прантиш сладко потянулся. Знает же алхимик свое дело! Даже тошнота прошла… Эх, как хорошо, когда тебя не будят едва не с первыми петухами, чтобы вставать на уроки… Сейчас бы саблю в руки, да на коня, да чтобы за тобою верное войско! Где та сабля с выгравированным на эфесе Гиппоцентавром…

– Кстати, я не Франциск, а Франтасий!

Лёдник искренне удивился.

– Тоже православный?

– Вырвичи веры не меняют! – гордо сообщил Прантиш. – А мой святой покровитель, мученик Франтасий, ух какой святой! Ему и его сподвижникам римляне в головы гвоздей набили, а потом отрубили. Так мученики головы подняли и к своему епископу Франтону распрощаться пришли. Вот что вера творит!

Вырвич зевнул, но спать больше не хотелось. Лёдник завязывал мешочки с сухими травами, из которых варил отвар, и молчал, как стена. Надо же, какой нелюбопытный… Или нарочно притворяется.

– Никаких профессорских дочек я не соблазнял, потому что не было случая, – лениво нарушил молчание Прантиш. – А удирать пришлось… из-за Вороненка.

– Птицу на лекцию притащил? – пробурчал лекарь. – Шут…

– Вороненок – так моего приятеля прозвали… Ну не то, чтобы приятеля… Как с таким дружить… Он горбунком был. Хворенький такой, смешной… Но умный, холера.

Прантиш закрыл глаза, чтобы до черточки представить лицо бедного Вороненка.

В действительности его звали Денисием. Был он из семьи небогатой, но все-таки не такой бедной, как Вырвич, который попал на учебу только благодаря крестному-писарю. Оба были из православных семей, иезуиты брали учиться всех, рассчитывая, что к окончанию занятий каждый схизматик убедится в правильности католической веры.

С Прантишем вообще получилось досадно – среди его однокурсников оказался сын пана из соседнего имения, который не раз видел, как Прантишев отец вывозит на свое поле навоз, торжественно воткнув в кучу на возу саблю. Если шляхтич при сабле – значит, нету шляхетской чести урона! Вырвичу жизни не стало – дразнили его Навозником, нос зажимали, стоя рядом… Только Прантиш никому обиды не спускал. Даже если сразу не осилит, если самого побьют скопом – потом все равно достанет, по одному отследит… Все время ходил побитый, сидел на ослиной скамейке, кожаной дисциплины испробовал – специальной плетки… Зато издеваться над ним осмеливались только за глаза. А над Вороненком не издевался только ленивый. А он и слова никому не скажет, только улыбается, глазастый, востроносенький, бледный, даже светится… И не плакал никогда, и не жаловался… Зато в учебе – первый. Все или над книжкой, или над тетрадью склонится, пишет что-то, скребет пером… Однажды увидел Прантиш, как несколько студентов прижали Денисия к стене и начали ему «горб равнять». А тот только смотрит во все глаза да губы поджимает, чтобы не закричать… И что-то Прантиша как рукой за сердце схватило. И он разогнал шутников, сам трепку получив. Ушел, конечно, не ожидая благодарности от Вороненка… А на следующий день тот подсказал ему все спряжения латинского глагола «глядеть». Так и завязалась меж ними дружба-не дружба. Просто Прантиш не мог видеть, как Вороненка бьют, а тот за него уроки делал да рассказывал столько удивительных историй, что если бы на лекциях такие – Прантиш бы первым учеником был. Вороненок где-то прочитал трактат Альберта Великого «Книга тайн». И они всерьез обсуждали, где взять специю под названием физалис и жир дельфина. Потому что если слепить из смеси этих веществ зерна, подержать над огнем, разведенном на коровьем навозе, и дым от этой радости заполнит помещение, все, кто находится там, покажутся друг другу великанами в облике коней и слонов. Вот бы такое чудо сотворить на занятиях по латыни! А еще можно взять кровь осла, жир морского зайца и цветок клена, смешать, поджечь у собственной кровати… И во сне увидишь, что тебя ждет в будущем. Прантиш и Вороненок долго гадали, что это за чудовище – морской заяц, однако заменить на другие ингредиенты не решились.