Мои слова падали на благодатную почву. Кроме того, смерть маленького Билли Стаббса оставила в душе Риддла неизгладимый след. Несколько раз мне даже пришлось давать Тому зелье Сна без сновидений, так как он просыпался с криками и в слезах и, не осознавая, где находится, долго еще умолял Билли простить его, а миссис Коул – не отдавать в сумасшедший дом.
Чтобы помочь мальчику немного развеяться, я изготовил портключ, и мы отправились в двухнедельное путешествие по предвоенной Европе. Посетили Париж с его потрясающим магическим кварталом близ Сорбонны, Флоренцию – настоящий рай для зельеваров (и – когда-то в прошлом – отравителей) и Прагу, где в Йозефовом квартале (5) столетия назад человек сумел вдохнуть душу в Голема (6). В гостиницах, где нам довелось останавливаться, я выдавал себя и Тома за отца и сына и замечал, какой радостью и гордостью загорались его глаза при этих словах.
По возвращении из странствий мы с Томом основательно засели за учебу. Сказать, что он был талантлив, – значит не сказать ничего. Программу первого курса Хогвартса он осилил меньше чем за два месяца. Поняв, что ему требуется куда больше информации, я решил показать ему азы артефактологии. Поскольку Риддл с рождения был наделен даром змееуста, он вызвался научить этому языку и меня. Таким образом, благодаря ему и я познал нечто абсолютно новое.
На Рождество я получил от Тома, пожалуй, самый замечательный подарок. Мы расположились в гостиной возле празднично украшенной елки. Я не особенно любил этот праздник, да и все прочие – тоже, но присутствие в доме ребенка обязывало тщательно соблюдать традиции. Риддл дремал, свернувшись в клубок на диване, а я сидел и смотрел на огонь в камине. Внезапно Том проснулся и, глядя на меня, произнес:
– Я так счастлив, что вы выбрали именно меня, Северус. Не представляю, как сложилась бы моя жизнь, если бы не вы.
Наверное, будь я обычным человеком из плоти и крови, в этот момент на моих глазах навернулись бы слезы.
Август тысяча девятьсот тридцать девятого года мы провели за покупками всего необходимого к учебному году – как для Тома, так и для меня. Пока я раздумывал, какой фамильяр приобрести для своего воспитанника, Риддл совершенно равнодушно прошел мимо лавки «Волшебный зверинец», торговавшей змеями и прочими животными, и замер перед зоомагазином «Совы», с восторгом взирая на огромного филина с янтарными глазами.
Первого сентября мы с Томом сели в «Хогвартс-экспресс» и отправились к месту, которое на долгие годы стало нашим вторым домом. В тот же день в Европе началась страшная кровопролитная война, унесшая миллионы жизней. К счастью для Тома, ему больше не грозило возвращаться на каникулы в маггловский приют в Лондоне, и он никогда не испытал на себе ужасы бомбежек.
***
Следующие семь лет моего существования никак нельзя было назвать скучными. Не только мои студенты, но и я в стенах Хогвартса узнал много нового. Прежде всего о себе самом. Будучи первоклассным зельеваром, я оказался плохим учителем. Лень, тупость и нежелание учащихся приложить хоть какие-то усилия для достижения приемлемых результатов в тонком искусстве зельеварения доводили меня до бешенства, и я неоднократно жалел, что исповедую «вегетарианский» образ жизни.
Впрочем, раздражение и злость, которые частенько накатывали на меня во время проверок очередных стопок бездарно написанных эссе или откровенно испорченных образцов зелий, я успешно компенсировал успехами моего подопечного. Том в прямом смысле был моей гордостью. Он учился лучше всех на всем потоке. Его обожали преподаватели, за исключением, пожалуй, профессора Дамблдора. У того, вероятно, никак не получалось забыть увиденного им в думосборе ужасного и темного будущего блестящего студента, и поэтому Альбус относился к Риддлу предвзято и настороженно. Тому одинаково легко давались все изучаемые предметы. Неудивительно, что к концу пятого курса он стал старостой факультета, а к седьмому – школы.
Несколько раз Том спрашивал меня, известно ли мне хоть что-нибудь о его отце. Я не счел нужным скрывать от него правду – при его пытливом уме он мог и сам достать требуемые сведения. Когда он понял, что Том Риддл старший жив и здравствует, лицо его на миг окаменело, но в следующую минуту он уже взял себя в руки и, глядя мне в глаза, твердо сказал:
– Жаль, что я вообще спросил про него. Я не желаю считать отцом человека, бросившего на произвол судьбы свою беременную жену всего-навсего за то, что она была волшебницей. Не желаю носить его фамилию! Он самый презренный маггл, какого только можно вообразить.
– Мой отец тоже был магглом, Том, – спокойно ответил я. – И, поверь мне на слово, возможно, нам с матерью жилось бы куда легче, если бы он избавил нас от своего присутствия. Тем не менее я не отказался от него и, как ты знаешь, ношу двойную фамилию.
– А ты мог бы?.. – он покраснел, чего с ним обычно не случалось. – Нет, ничего. Это, разумеется, немыслимая глупость…
– Позволь мне самому решать – глупость это или нет. С чего ты вдруг сделался таким робким?
– Я просто не представляю, как тебе объяснить… Ну да ладно, – он махнул рукой, словно отгоняя сомнения прочь. – Ты воспитываешь меня как собственного сына. Ты забрал меня из этого жуткого приюта, взял под свое покровительство. Да что там говорить: ты и в учителя-то подался единственно из-за того, чтобы не разлучаться со мной, а ведь тебе это совсем не по нутру, я же вижу! Я, наверное, сейчас сморожу сентиментальную чушь, но… – он снова замялся.
– Мерлин, Том, не тяни ты низзла за хвост! – не выдержал я, догадываясь, к чему он клонит, и чувствуя закипавшие в душе радость и гордость.
– Я мечтаю, чтобы ты стал моим настоящим отцом и дал мне свою фамилию! – наконец выпалил он.
– Тебя так привлекает роль сына вампира? – усмехнулся я, притягивая его к себе. – Договорились, мистер Риддл-Принц. Считайте, вас приняли в род!
***
Гоблины банка Гринготтс восприняли мое желание признать Тома Риддла сыном и наследником с невероятным энтузиазмом. Объединение двух угасающих магических родов, да еще не с помощью однополого брака, было событием исключительным, и нам с Томом не чинили препятствий ни в Гринготтсе, ни в Министерстве. К тому же за нас ходатайствовал сам директор Хогвартса профессор Диппет.
В тысяча девятьсот сорок третьем году Том Риддл официально вошел в род Принцев, и его имя, связанное с моим золотой нитью, появилось на семейном гобелене.
В тот же год Морфин Мракс – беспутный сын Марволо Мракса – тихо скончался, переборщив с маггловским алкоголем, так никогда и не встретившись с собственным племянником. Не скрою, это обстоятельство сильно взволновало и даже немного обрадовало меня. Увиденные мной картины будущего Тома Риддла показывали, что именно тогда Том совершил свое второе убийство, расправившись с отцом, дедом и бабкой, превратил в крестраж фамильный перстень Мраксов с печатью Певереллов, а заодно подвел пьянчужку Морфина под новый арест, стоивший ему жизни. Теперь этому уже не суждено было сбыться.
Тому уже исполнилось семнадцать, а он ни разу не спросил у меня насчет наитемнейшей области магии. И вот, когда я совсем уже было успокоился, в один из промозглых зимних вечеров, которые мы проводили в моих апартаментах за кружкой глинтвейна (к тому времени я, чтобы не шокировать студентов и преподавателей, уже научился употреблять человеческую пищу, а от этого напитка даже получал подобие удовольствия), он неожиданно осведомился:
– Северус, а каково это – быть бессмертным?
– Честно признаться – довольно паршиво, – сказал я, заметно напрягаясь. Неужели, несмотря на все мои усилия, Тома все-таки захватила идея создания крестражей? – Знать, что ты переживешь всех, кого любишь… не слишком приятно. А почему ты интересуешься?
– Да так, наткнулся в Запретной секции на прелюбопытную книжицу. «Волхование всех презлейшее» (7). Вот, – он положил передо мной древний фолиант с пожелтевшими от времени страницами.
– Что до крестража, наипорочнейшего из всех волховских измышлений, мы о нем ни говорить не станем, ни указаний никаких не дадим… – прочел я вслух, в душе обливаясь холодным потом от страха.
