Марципан в ответ кивнул в знак согласия. Комаровский отчаянно дымил. Приканчивая чахлую пачку «Явы», и продолжал обличать современные нравы:

– Звезда на звезде сидит и звездой погоняет. А остальные, пожалуйста, восхищайтесь, читайте: что звёзды жрут, как звёзды срут, с кем е… женятся. Скажи, разве не идолопоклонство, не каменный век?

– Но… я и сам – звезда, в некотором смысле, – заметил Марципан. – Снялся в пяти фильмах. По молодости, правда, но до сих пор на улице узнают.

– Сергеич! Ну, ты хоть передо мной-то не звезди! – Комаровский засмеялся, показывая крупные жёлтые зубы. «На старые дрожжи» он быстро опьянел.

– Пёс с тобой! – махнул рукой Марципан. Встал из-за стола и, чтобы окончательно не задохнуться в дыму, открыл входную дверь. На улице было солнечно и свежо. Чёрно-жёлтый лохматый пёс Вулкан спал, распластавшись на полу веранды. «Надо собрать антоновку, а не то пропадёт, – подумал он, скользнув взглядом по отяжелевшим яблоням, по жухлой осенней траве, багровой рябине, по холодному голубому небу. «Как хороша подмосковная осень!» – с грустью подумал Марципан и вернулся за стол.

Комаровский уже не говорил. Он осунулся, поскучнел и тоскливо поглядывал на пустую бутылку. Вместе с вином у него пропал запал.

– Может, добавим, Сергеич? – сосед жалобно посмотрел на Марципана.

– Погоди, Юрочка, – басовито ответил Марципан и накрыл его худую жилистую руку своей пуховой ладонью. – Добавим потом. У меня к тебе важный разговор. Строго конфиденциальный. Сейчас поймёшь почему.

Комаровский напрягся, стараясь выглядеть умным и трезвым. На его выпуклом, с надбровными шишками, лбу проступила глубокая складка.

Марципан задумался на секунду, тяжко вздохнул, сказал:

– Помоги мне, Юрочка. Я в беде. Если ты не поможешь…

Запинаясь как бы от волнения, а, впрочем, достаточно гладко, он рассказал режиссёру о том, что вчера вечером случилось у него дома. Но правды говорить не стал. Не мог же он сознаться Комаровскому в том, что хотел соблазнить журналиста, а тот поднял его на смех. Вместо этого он изложил такую версию произошедшего:

– Представь, Юрочка, возвращаюсь я вчера вечером домой, а у меня дома воришка. Вскрыл каким-то образом дверной замок, проник в квартиру и роется в шкафах, деньги, золото ищет. А за ремнём у него пистолет мой торчит, тот, что Гриша Миллер мне в своё время подарил. Надо было, конечно, милицию вызвать. А я себе на горе решил один этого воришку обезвредить. Думал, делов-то! Накинулся на него, скрутил. Он вёрткий оказался. Выскользнул из моих рук, стал отбиваться. Сцепились мы, одним словом. Он во время драки пистолет из-за ремня выхватил, хотел меня убить, а я дуло в его же сторону отвернул и… – Марципан горько опустил глаза, изобразив глубокое переживание, – короче, пистолет выстрелил. Парень этот погиб. Я, было, хотел сообщить в милицию, но потом испугался. Подумал: а если мне не поверят? Сочтут это превышением необходимой самообороны? Знаешь, как это бывает? Дадут срок. Я бы этого просто не пережил!

Марципан шмыгнул носом. На глазах у него выступили слезы. Он представил в этот момент, что и вправду оказался в тюрьме, и ему стало безумно жаль самого себя. Но при всем этом он продолжал внимательно следить за реакцией Комаровского.

Пока сосед-режиссер слушал Марципана, на лице его промелькнуло сразу несколько выражений. Изумление оттого, что он услышал, сменилось недоверием, недоверие – страхом.

– Так… я-то чем могу тебе помочь? – настороженно спросил он. При этом складка на его лбу стала ещё резче.

– Помоги мне вывезти труп, – взмолился Марципан и посмотрел в водянистые глаза Комаровского своими глазами-ягодами чёрноплодной рябины. – Он сейчас у меня в гостиной, на ковре валяется. Я его тряпочкой прикрыл. Но время идёт, он скоро начнёт пахнуть, уже, наверное, начал.

Режиссёр отвёл взгляд и задумался. Чтобы окончательно расположить к себе Комаровского, Марципан пошёл в спальню, открыл сейф и достал оттуда пачку долларов, вместе с бутылкой коллекционного коньяка.

– Если ты мне товарищ, то ты мне поможешь, – произнёс Марципан, выкладывая свои «козыри» на стол. – Моя жизнь, Юрочка, в твоих руках. Иначе меня ждёт тюрьма или… пуля в висок.

Марципан говорил высокопарно, нарочито преувеличивая степень их с соседом дружбы, но именно на том языке, который был близок и понятен режиссёру. Деньги и коньяк сыграли свою роль. Они взбодрили Комаровского.

– Располагай мной, как пожелаешь! – пафосно произнёс режиссёр, пытаясь угадать, сколько именно долларов в пачке.

– Я всегда верил в тебя, – сказал Марципан, смахнув слезу, и тут же попросил: – Не в службу, а в дружбу, достань рюмочки. – И с этими словами отвернул пробку на коньячной бутылке.

Комаровский поднялся, подошел к навесному кухонному шкафу и стал шарить по его полкам в поисках рюмок, вытаскивая поочерёдно, то зелёные и голубые фужеры, то хрустальные лафитники, то серебряные «напёрстки», позолоченные изнутри, и показывая их хозяину.

«Напёрстки» удовлетворили Марципана. Он налил коньяку Комаровскому и себе, смакуя, выпил его, толстыми пальцами вытащил из коробки шоколадную конфетку с начинкой из «пьяной вишни» и стал посвящать соседа в свой план избавления от трупа.

– Сегодня рано, а послезавтра поздно, – убавив голос и поигрывая бархатными глазами, говорил Марципан. – Завтра – самое время. Завтра дежурит дядя Ваня. Мы сядем в твою «Ладу» и поедем в город. Не рано, часов в одиннадцать. Между завтраком и обедом – в доме полный штиль. Кто из жильцов в отъезде, кто на работе. Домохозяйки бродят по магазинам. Молодёжь ещё в школе или… не знаю где. Словом, пусто. «Тихий час», понимаешь?

Комаровский не очень уверенно кивнул. Он выпил подряд три порции коньяку, закурил и слушал Марципана с предельным вниманием, стараясь не пропустить ни слова. Больше всего на свете он жаждал получить лежащие на столе доллары.

– Я отвлеку дядю Ваню, – продолжал Марципан, пощипывая ус, – а ты возьмёшь ключи, поднимешься в мою квартиру… и вынесешь труп.

– Как… как это я его вынесу? – с лёгким ужасом спросил Комаровский.

– Боже мой, ну это же так просто! Завернёшь в ковёр и вытащишь.

– А что я скажу сторожу? – спросил Комаровский.

– Не беспокойся, Юрочка, – Марципан приложил ладонь к груди. – Я сам ему всё объясню. Скажу, что везу ковёр на дачу.

– А дальше что? – продолжал выпытывать режиссёр. В мыслях он разрабатывал эпизод избавления от трупа, словно собирался снимать триллер.

– Дальше просто. Засовываем тело в багажник, едем за город, на подходящую свалку, и там выбрасываем. Ну, как тебе мой план? – Марципан бросил взгляд на пачку долларов, посмотрел на соседа и съел ещё одну конфетку.

Комаровский сидел, глядя в одну точку. В голове у него был полный сумбур.

– Слушай, а если нас возьмут за ж…? – неожиданно пришло ему в голову.

– Я тебя не могу заставлять, – Марципан опустил глаза. – Думай, Юрочка. Но ты… мой единственный шанс на спасение. У меня на тебя вся надежда. Сам понимаешь, мне идти заявлять, уже поздно. Теперь уж точно мне тюрьмы не избежать. Значит, у меня останется один-единственный выход…

– Да погоди, Сергеич. Не расстраивайся ты так! Я же не отказываюсь. Не в моих правилах бросать товарищей в беде. Ты не горячись, рассказывай дальше по порядку. – Он вытащил из пачки последнюю сигарету и закурил, а пачку смял.

– Да я уже, собственно, всё рассказал, – пожал плечами Марципан. – Поверь, риска тут никакого нет, я ведь все продумал.

– А вдруг гаишники нас в пути тормознут? – размышлял Комаровский.

– Если что, это я беру на себя, – уверил Марципан.

– Ладно, мизансцена мне ясна, – задумчиво произнёс Комаровский. – А грим, костюмы?

– Какие костюмы? Какой грим? – Марципан начал раздражаться.

– Но ведь дядя Ваня может меня узнать? – с опаской заметил Комаровский.

– Будто он в гриме тебя не узнает! Очнись, Юрочка! Это тебе не кино, это – жизнь!

Они пили, ели и обсуждали предстоящее дело дотемна. Марципан устал и даже вспотел, уговаривая Комаровского. Он пустил в ход не только деньги, но и напитки, имевшиеся у него в заначке, и содержимое своего холодильника. Наконец Комаровский сказал твёрдое «да» и ушёл к себе до утра к великой радости пса Вулкана.