Огурчики солила и пироги пекла ему домработница Клавдия. Эта худая плечистая тётка «бальзаковского возраста» служила у Марципана давно. Лет десять, а то и более. Клавдия носила короткую стрижку и брюки. На её маловыразительном лице в глаза бросался только крупный нос упрямого вида. Он всегда был немного опущен вниз. Поэтому, даже, когда Клавдия не произносила ни слова, создавалось впечатление, что она возражает. Но уж, если Клавдия начинала говорить, то остановить её стоило большого труда. Голос у неё был густой и как бы «в трубу». Клавдия не говорила, а бубнила. Личная жизнь домработницы не сложилась. Она никогда не была замужем и не имела детей. В тридцать лет, желая спрятаться от насмешек односельчан, Клавдия подалась из Тверской области в Москву. Устроилась дворничихой, получила комнату в жэковском общежитии и нашла вторую работу, по душе. Прислугой у артистов. Жизнь Клавдии была полна трудов. Она вставала на рассвете, летом мела дворы, зимой колола лёд и сыпала реагенты. Потом переодевалась и шла к артистам. Там снова мела, пылесосила, стирала, варила еду и. т. д. Ей нужны были деньги. Она их копила, отказывая себе во всём, целых двенадцать лет. Главной мечтой Клавдии была не суетная грубая Москва, а тихая деревенька, где-нибудь в часе езды от города, собственный дом, с огородом, кабанчиком и курами и, конечно, свой личный мужичок. Она не сомневалась, что к хорошему хозяйству обязательно какой-нибудь хрен да прибьётся. «Будут пирожки – будут и дружки» – считала она. Клавдия любила сельскую жизнь, но и без Москвы она уже не могла. Несмотря на топорную внешность, у домработницы Марципана была впечатлительная душа, тянущаяся ко всему прекрасному. Она обожала искусство. С удовольствием ходила на выставки, в кино. Посещала театры и концерты, но только бесплатно, по пропускам. До Марципана Клавдия работала у певца и постоянно колола ему глаза этим певцом. «Вот, когда я служила у певца, – начинала она своим густым трубным голосом, – то…» Дальше следовал перечень разных благ. Как из рога изобилия, из уст домработницы сыпались премиальные, именинные, отпускные денежки, горячие обеды, подарки и, конечно, пригласительные билеты на любые премьеры и шоу. Послушать Клавдию, так лучше этого малоизвестного певца никого в мире не было. Это задевало Марципана.

– Так, что ж ты от него ушла? – спрашивал он, ядовито щурясь. В такие минуты он напоминал сестру Лизу. Толстяк никогда не обделял Клавдию приглашениями на вечера в Дом кино и на просмотры во ВГИК или на Мосфильм. Другое дело, что с тех пор, как он остался без работы, пригласительные билеты и ему присылали всё реже и реже. Марципан горевал. Он чувствовал себя забытым, ненужным. Иногда его звали в прямой эфир на телевидение или в газету, на «горячую линию». Все вопросы были про Гришу. Сам Марципан, как личность, мало кого не интересовал. И книгу в издательстве заказали тоже в расчете на то, что громкое имя Миллера сможет привлечь читателей.

– Ушла, потому что певец женился. Домработница стала ему не нужна, – спокойно парировала Клавдия, собирая пылесосом пыль с ковра. – У его жены, тоже певицы, своя домработница. На что им две? И вы бы женились, хозяин, – помолчав, продолжала Клавдия. – И вам пора. А то состаритесь, кому будете нужны?

– Жениться, да? Угу! – запальчиво отвечал Марципан. – Завтра прямо женюсь, как ты мне советуешь. И чтоб у неё непременно была прислуга. Тебя, Клава, забыл спросить, жениться мне или нет.

По правде сказать, ни Марципан, ни его домработница никогда не ругались всерьёз. Клавдия в душе ценила толстяка. В отличие от других знаменитостей, он не был ни капризным, ни злым. Как ребёнок, радовался вкусной еде и чистым накрахмаленным рубашкам. Марципан со своей стороны ценил Клавдию за умение делать пышные, мясные и капустные кулебяки. Но голой, как ни силился, представить её не мог. Да и зачем она ему нужна была бы голая?

В сентябре домработница уезжала на неделю «по грибы». К себе на родину, в Тверскую область. После её приезда, в холодильнике у Марципана появлялась шеренга блестящих баночек с маринованными боровиками и маслятами и солёными рыжиками. Не таких, конечно, вкусных, как в Булкине, но по-своему тоже замечательных. Рождённый на Вологодчине, Марципан был грибным фанатом, а Клавдия в искусстве консервирования не имела себе равных. Грибки у неё выходили даже лучше, чем у Лизы. Впрочем, Клавдия всё делала хорошо. Убирала квартиру, стирала бельё Марципана, и раз неделю, по понедельникам, загружала его холодильник. Кроме того, Клавдия была безупречно честна. Марципан спокойно мог доверить ей ключи от квартиры. Она покупала продукты по списку и возвращала сдачу, не зажулив ни копейки.

Но были у Клавдии и недостатки. А именно: несговорчивость, чисто деревенское любопытство и частая смена настроений. Настроение её не всегда было заметно с первого взгляда. Но Марципан безошибочно мог угадать его по некоторым словечкам. Например, в хорошем расположении духа, Клавдия называла его «хозяин» или вообще никак. Чуть похуже: «товарищ». Ещё хуже: «гражданин». И совсем никуда: «мужчина». Бывало, что в течение получаса, он мог побывать и хозяином, и товарищем, и гражданином и даже мужчиной. Но Марципан старался не придавать значения таким мелочам. Рубашки и пироги были важнее. Сейчас Клавдия находилась в недельном внеплановом отпуске. Её дядя, щофёр, по пьяному делу угодил в аварию и приказал долго жить. Племянница отпросилась на похороны.

Марципан закусил в удовольствие, напился чаю и прилёг на диван отдохнуть, накрыв ноги клетчатым пледом. Но проспал почти до утра.

Какая только ему не снилась дребедень! Будто бы он приходит домой, открывает шкаф, а оттуда вываливается полуистлевший скелет… Комаровского. Глаза выпучены, зубы лязгают. Он вытягивает свои клешни, хочет схватить Марципана за горло и страшно воет:

– Убивец! Душегуб окаянный!..

Марципан отбивается, как может, поочерёдно отрывая от скелета… руку, ногу, голову.

Голова Комаровского катится по полу, потом замирает, ударившись макушкой об пол, и с жутким хохотом предрекает:

– На каторгу пойдёшь, английский шпион!

Марципан проснулся глубокой ночью. Его разбудил назойливый писк мобильного телефона, лежавшего на десертном столике, рядом с диваном. Этот изящный серебристый мобильник он подарил себе полтора года назад, на «два серпа». И выгравировал золотыми буквами на корпусе: «В. С. Генералову, в день 55-летия».

Марципан протянул руку, в темноте нащупал плоскую трубку, включил…

– Да? – хриплым со сна голосом спросил он. Ответом ему была тишина. – Слушаю! Говорите!

Марципан чертыхнулся. Со сна он не понял, что это эсэмэска:

«Генералов, я всё про вас знаю. Ваши руки в крови, и вы за это ответите. Ждите и бойтесь». Под сообщением стояла подпись: «Единственный свидетель». И это был не сон.

«Розыгрыш, – подумал Марципан. – Глупая шутка, в духе Комаровского. Таким, как он, деньги во вред. Они их портят. Разбогател на две тысячи и вот результат. Напился водки и бузит. Ну, ничего, приеду на дачу, разберусь с этим «свидетелем». Не свидетель он, если на то пошло, а преступник. И по делу пойдёт, как соучастник преступления! Вот так!»

Марципан кипятился, но на душе у него было тревожно. Как Комаровский мог послать ему сообщение? С чужого мобильника? Ведь своей трубы у него нет. Допустим, с чужого. И, что? Двух тысяч ему показалось мало? Или просто решил «повалять Ваньку»? Пощекотать нервы Марципану? Вдруг толстяк струхнёт и подбросит ещё деньжонок? «Эх, господа! Если б вы знали, как мало на свете порядочных людей!..» – подумал Марципан примерно, как Лопахин из Чеховского «Вишнёвого сада», горько вздохнул, повернулся к стене и опять уснул.

Но толком поспать ему так и не удалось. В пять часов утра пришло новое сообщение. В нём Единственный свидетель угрожал Марципану милицией и тюрьмой и требовал за молчание, ни много, ни мало, как десять «тонн», то есть 10 тысяч долларов. «Ну, вот, как в воду глядел! – рассердился Марципан. – Белая горячка у него, что ли?! Какие такие «десять тонн»?! Вытащил… ковёр из квартиры, подвёз до свалки и десять кусков зелёных?! Да за такую ерунду и двух многовато. А если вычесть мой коньяк и закуску, то одной тысячи за глаза бы хватило. Чёрт меня дёрнул связаться с этим Комаровским! К таким, как он, пропащим людям на километр приближаться опасно. У них вместо совести, кошелёк с дыркой. Ославят, заложат, продадут с потрохами за бутылку водки. Господи, какой же я осёл! Кому доверился?!»