Квартира — огромная студия с высокими потолками, квадратов на сорок, выполненная в японском стиле, отдельно ванная и кухня, удобная застеклённая лоджия, на которой вполне можно спать. Соседи по лестничной клетке — милые и не бедные старички, пара, хорошо знающая Анри. Они клятвенно обещали приглядеть за милым мальчиком и помочь ему по мере надобности. Свят им оставил свой и мой номера сотовых на ВСЯКИЙ там случай.

Через какое-то время, привлечённые и обескураженные грохотом над их головами, пришли соседи снизу. Вернее, сосед и его приятель. Эти нагловатые альфы и не понравились Макееву, хотя и вели себя спокойно и предложили помощь. Один, темноволосый и загорелый, слишком долго и вызывающе принюхивался к Паю и Рыжику, не собираясь уходить. Он представился, как Тьерр’и Бонн’е, и он слишком жадно смотрел на моего сына.

Пай устроился системным администратором в один из самых романтичных отелей восьмого округа. Он был расположен в роскошном трёхэтажном особняке, когда-то принадлежавшем Оноре де Бальзаку с одноимённым названием «Бальзак». Отчасти, Паю помогло замолвленное словечко Мирро, который проходил мастер-класс у тамошнего, всемирно известного шеф-повара Шарля Ганьера, чей дед работал в «Бальзаке» ещё с 1996 года.

Свят взял на руки Максин и начал строить ей рожицы, у него, конечно, получались зверские морды, но кроху это восхищало не меньше, чем профессиональная клоунада. Я вытянулся на кровати в одном халате, погружённый в отеческие думы, изредка посматривая на мужа и дочь. Внезапно я обратил внимание, что Макеев уже плотоядно смотрит на мои голые ноги. Я приподнял бровь, Свят — поиграл своими.

— Нет! — я попытался придать голосу твёрдой уверенности.

— Я снизу!

— А?

— Б! Тормозишь! Это тебя отвлечёт. И не забывай: Паю — двадцать два, ему надо научиться отвечать за свою жизнь. Ты же не можешь его пестовать до старости!

— Я хочу, чтобы он не был одинок, Свят. Я был одинок до сорока лет, один среди кучи людей. Это… тяжело и печально…

— Не отвлекайся, супруг, так… ты меня побалуешь? — Макеев почти замурчал, укладывая полусонную Максин в колыбельку, потом возвращаясь на постель.

— Котяра… мартовский! — мой взгляд затуманен желанием. — Небось… уже и подготовился? — моя рука гладит Свята по сильному бедру.

Хорошо, что он — блондин, золотистых волос на ногах почти не видно. Пальцы добираются до паха, ныряют под полотенчик… Твёрдо и горячо! Мой! Облизываю губы и вдруг склоняюсь к его животу, сдёргивая раздражающий кусок ткани. Свят заходится то рычанием, то глухими стонами, сгребая мои волосы ладонью… Ещё чуть-чуть… его дыхание сейчас приостановится, потом по животу и бёдрам прокатится едва уловимая дрожь, Макеев слегка прогнётся в пояснице, с усилием выдохнет и… мне в горло ударит… уже ударила!

Меня резко поднимают сильные руки, и в мой рот погружаются жадные упругие губы, почти высасывая, собирая до капли весь острый вкус с моего языка.

— Люблю… тебя… Твоя очередь, Лерка! — бес в восторге опрокидывает меня на спину, осторожно целует красный аккуратный шов внизу живота, стаскивает с меня трусы и набрасывается, как голодный пёс.

Видимо, я и сам хорошо завёлся, мне хватает пары минут профессионального напористого заглатывания, и я взрываюсь… глубоко… до ярких звёзд в глазах… Потом мы до одури целуемся, валяясь в разорённой постели. Наш секс перешёл уже многие границы…

Свят становится на колени и локти, без лишних слов, бросает на меня призывно-развратный взгляд. Мне ещё нельзя принимать, но в моём животе скручивается тугая пружина. И я беру его, бережно, но достаточно горячо, чтобы молодой мужчина очень скоро зашёлся подо мной в экстазе «сухого» оргазма.

— Свят… бес ты мой жаркий! Сволочь моя ненасытная, бесстыжая! — кусаю мужа за крепкую влажную шею, зализываю, вжимая его плечи в матрас, вбиваюсь в тугую глубину, уже будучи сам на пределе, и кончаю вместе с ним, в него… сплетая вопли в общий мощный финальный аккорд.

Мои пальцы тихонько лижут. Почему он так себя ведёт после любви, пристыжено и полусмущённо, как прирученный провинившийся зверь?

— Свят? — целую припухшие губы. — Всё хорошо?

— Не бросай меня, старик! Никогда не бросай! — он отчаянно по-детски зарывается в мои колени лицом. Теперь… я… ломаю его?! И он может быть слабым?

— Ты мой перед Богом и людьми, альфа! Не тревожься! — он пристально смотрит на меня синими глазами, чуть прищуренными, пока большой рот не растягивает добрая лукавая усмешка.

— Значит, таки любишь?

— Ну не дурак ли? — хлопаю мужа по лбу. — Я с тобой сам в маньяка превращаюсь!

— А я вот жду… не дождусь, когда смогу вот так же сладко тебя отыметь, дорогуша! Только… ЭТО так быстро, как сейчас, не закончится! — рычит Свят.

— Быстро?! — я оскорблённо вздергиваю нос. — О, как! — на меня уже неторопливо заползают, выцеловывая на коже дорожку от лобка по тёмной убегающей вверх тени до самого кадыка.

— Стари-и-ик! Лерка, моя-я-я! — ответить не могу, мой рот снова в плену, пальцы рук сплетены с его пальцами, тела горят от близости друг друга.

Внезапно его шёпот опаляет мне ухо:

— Я поступил с тобой не очень честно. Спасибо, что простил… меня! Я бы понял, вернись ты к своему итальянцу…

— А ну-ка! — я подлетаю над простынями, практически истекающий кровью. — Ты… это чего?! Фаби вспомнил… зачем?! У нас с тобой редкий талант в самый романтический момент обос…ть всю малину! Я его не забуду, этот факт не изменит никто и ничто. Но и ты не случайно тут… рядом… прилёг в моей постели! Ясно?! Не влом тебе вгонять меня в суровый депрессняк после такого красивого секса, засранец?!

Меня целуют в живот, и снова синие глаза полны вины. Я отворачиваюсь к Святу задницей, но позволяю себя обнять и долго шептать мне на ухо горячий словесный бред, под который мирно засыпаю.

В канун Нового года с утра лично у меня всё валилось из рук, кроме дочери. Дома остались все, ввязавшись в предпраздничную суету: кто-то посвятил себя уборке, кто-то готовке, кто-то… я, например, выбрал выедание чужих мозгов. Привязанный к возбуждённой крошке, я переходил из одного кресла в другое, напрягая всех мрачноватым видом и глубоким дыханием. Причина моего плохого настроения была понятно всем без исключения. Роук опускал глаза, тяжело сопя, а я ругал себя за слишком явную провокацию вины зятя.

Пэтч подошёл ко мне, помял напряжённые плечи, чмокнул в щеку:

— Па-а-ап?

— Да, ребёнок.

— Дэв уже готов сквозь землю провалится, не надо так на него давить!

— Пусть начинает!

— Чего? — Шейн хлопает ресницами.

— Чего-чего… проваливаться, — ворчу я. — Поделай так ещё, малыш, я почти успокоился.

— Не верь ему! — подкрался Свят. — Это он так технично-эгоистично садится тебе на шею.

Хотел ущипнуть гада, рука даже не смогла ухватить упругую мускулистую плоть ни на плече, ни на заднице. Короче, веду себя уже почти, как обозлённая омежка с ПМС.

Макеев забрал у меня малую, чтобы я, с его слов, «сходил с ума налегке». Я подрядился кромсать какой-то экзотический салат с Мирро, но творческий процесс облегчения не принёс, напротив, стало ещё тоскливее. В результате я нарезал авокадо неправильно, и старшенький ребёнок мягко намекнул об увольнении без отработки. Пока под настойчивым руководством переделывал задание, таскал из миски каперсы. Я их раньше терпеть не мог, но, благодаря депрессухе, распробовал, получил деревянной ложкой по руке от Мирки и неласковое бурчание от любителя каперсов Полански. Я нахмурился и яростно застучал ножом по доске.

Маринованых бутонов им, видите ли, для многодетного отца жалко! Победил чёртов авокадо! Я порезал палец и сунул его в рот! Противное щипание в ранке отрезвило голову, я посасывал раненную конечность и игнорировал волнение в тёмных глазах Владмира.

— Пап, ты же кормишь! Зачем так много маринованного съел? — вот я балбе-е-ес!

Сходил в туалет и быстро очистил желудок от уксусного содержимого. Когда я вернулся, поцеловал Мирко в щёку. Сзади меня приобнял Анри.